Страницы минувшего будущего

Козлова Светлана

Совесть тихонечко и настойчиво шептала об огромной ошибке. Только теперь стало в полной мере ясно, насколько она неправа оказалась, на Володе сорвавшись, да и вообще волю эмоциям дав.

– Быть может, они и впрямь заботятся о вас.

Рощин складывал из белоснежной бумажной салфетки журавлика, и в мягком свете хрустальной люстры кольцо на его правом безымянном пальце периодически поблёскивало, невольно привлекая внимание. В очередной раз оторвав взгляд от гладкого золотого обода, Агата тихо вздохнула.

– Если только

Володя. Но даже если он и заботится… мне хочется, чтобы со мной считались, чтобы относились, как к равной, не делали каких-то скидок или поблажек. Я же не в бирюльки играть пришла, а работать. Понимаю, что нос не дорос, но разве это даёт право обманывать?

Длинные тёмные волосы вновь упали на лицо. И вновь Александр поправил их, закинув прядь назад отточенным движением.

– Мне не показалось, что они вас обманывали. Скрывали – да, но это разные вещи.

– Может быть. Но за дурочку всё равно держали, думали, что я не знаю ничего про разнарядки эти и про лотерею.

Голос искрился усталостью и налётом обиды. Но в нём уже не звучало ни агрессии, ни злости. И рыдать в углу не потребовалось – достаточно оказалось просто выговориться человеку, умевшему слышать.

Рощин потянулся к лежавшей в паре сантиметров от чашки пачке сигарет. Курил он очень часто, что против воли в глаза бросалось, особенно когда меньше, чем за час, проведённый в ресторане, новенькая упаковка опустела ровно наполовину. Щёлкнула резная зажигалка, и сизый дым вновь поплыл по воздуху, растворяясь в нём лёгкими завитками.

Бело-красная пачка сигарет иностранной марки казалась чем-то жутко интересным и диковинным, хотя уж, казалось бы, яд в любом случае оставался ядом, как его не назови и в какую обёртку не засунь. Невольно вспомнилось, что Кравцов тоже курил что-то иностранное. И делал это тоже довольно часто.

– Неужели это и впрямь ваша мечта?

– Лет с двенадцати. Хочется правду людям говорить, жизнь показывать.

Ответ лёгкий смешок вызвал; выпустив струю дыма сизого, Саша стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, и, вновь затягиваясь, посмотрел немного искоса, словно оценивая. Но отвечать не стал, и потому на какое-то время столик окутала тишина. И она походила на ту, предрассветную – не давила на плечи, но мягко обволакивала.

– Вы меня извините, пожалуйста. Вывалила тут проблем своих…

В ответ лишь рукой махнули.

– Давайте на «ты».

Улыбка тронула губы, и Агата медленно кивнула. Это могло показаться странным, но, пусть диссонанс по-прежнему покоя не давал, наравне с ним ощущалось ещё и тепло – такое приятное и умиротворяющее. С Рощиным, которого она знала всего-то пару часов, становилось поразительно спокойно. И в том огромнейшая странность виделась.

– Давай. Ты сегодня опять где-то гостем был?

В ответ кивнули и затянулись вновь, притягивая поближе к себе незаконченного журавлика. А в ответ прозвучало название одной из популярнейших

телепередач. Агата хмыкнула в выражении искреннего понимания всей важности прошедшей съёмки, однако ответом послужило безмолвие. Парой движений закончив поделку, Саша оценивающе глянул на неё и пальцем придвинул ближе. И Агата наконец-то улыбнулась по-настоящему, так, как делала это всегда: открыто и легко.

– Всё равно одно и то же. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы, и одни и те же песни напоследок.

Слова как-то странно, чересчур наигранно, а потому невольно внимание за это зацепилось. И, должно быть, взгляд ответный вышел до того вопросительным, что не заметить того не получилось. Немного резче необходимого затушив окурок, Саша опёрся локтем о столешницу и тем самым разом перечеркнул все писаные и неписаные правила этикета. Подумав пару мгновений, провёл ладонью по скатерти, словно стряхивая не существовавшие крошки.

– Неделю назад я развёлся. Мне двадцать шесть лет, у меня есть пятилетний сын, у которого папа всегда был не просто воскресным, а месячным, и теперь уже бывшая жена, которая в один момент просто устала терпеть.

Агата вздёрнула брови и вновь зацепилась взглядом за простое гладкое кольцо. Вопрос сорвался с языка помимо воли.

– Терпеть?

– Всякое бывало. Я не святой.

Вся ситуация вдруг напомнила что-то слишком уж непонятное. Никогда, ни разу за всю свою жизнь Агате не приходилось слышать такие откровения в первую же более или менее тесную встречу. Но отчего-то честность такая неописуемо сильно располагала.

– Я и не знала, кстати, что ты женат. Был.

– В том-то и дело. Я права не имею рассказывать об этом. Имидж. Но в неформальной обстановке скрывать не вижу смысла.

Прозвучало всё это, конечно, очень неожиданно. Даже непонятно стало, зачем Рощин вообще позволил себе подобное откровение с человеком, которого видел-то второй раз в жизни.

– И мне, стало быть, рассказывать тоже не боишься? Я какой-никакой, а журналист.

Рощин рассмеялся и вновь вытащил из пачки сигарету.

– Не-а. Ты мне понравилась, ещё тогда, когда в лифте сидели. Не похожа ты на обычных журналистов, видно, что не такая.

– И какая же?

– Честная, со своим мнением. Тяжко тебе придётся. Жалко даже.

Кофе успел остыть, но даже это не испортило вкуса. Должно быть, в Москве и впрямь не существовало больше места со столь же прекрасным напитком. Сделав глоток, Агата откинулась на спинку тяжёлого, обитого бархатом стула и провела кончиком пальца по краю белоснежной чашки.

– А сейчас всем нелегко.

Повисшее молчание отличала лёгкость. Не ощущалось дискомфорта, не витал незримый холодок. Белоснежный журавлик, клонившийся набок из-за чуть неровных крыльев, стоял возле блюдца. Осторожно коснувшись бумажной шейки ногтем, Агата позволила себе улыбнуться вновь и кивнуть на подарок.