Страницы минувшего будущего
Шрифт:
И подобный момент в жизни не единственный.
В пятнадцать, подхватив воспаление лёгких на катке, Оля едва не умерла. Именно после этого в маминых волосах появились первые седые прядки. В шестнадцать с небольшим – перелом ноги всё на том же злосчастном, но таком горячо любимом катке. Тогда мама, рыдая в голос, спустила коньки в мусоропровод. Неделю Оля не разговаривала с родительницей, пока отец тайком не притащил с рынка новенькую пару, заискивающе подмигнув и уговорившись прятать коробку в гараже.
Оптимизм и любовь к жизни во всех её проявлениях передались именно от отца. Что бы ни случалось,
Оля была красива. Все пророчили ей карьеру актрисы, но она, вопреки всеобщим ожиданиям, поступила на отделение журналистики. Мама сумела прекрасно натаскать в русском языке и литературе, и лишь по этим двум предметам в аттестате зрелости стояли пятёрки совершенно точно уверенные и не находившиеся «на грани». Звёзд с неба в школе хватать не получалось, хотя глупой Олю назвать было никак нельзя. Своё дело делали банальные лень и неусидчивость. Она до последнего не знала, кем будет и как сложится дальнейшая жизнь, и потому выбор профессии стал скорее тычком в облака, нежели осознанным выбором.
И вот Оле Митрохиной двадцать три, она уже два года работала редактором в популярной молодёжной передаче и искренне верила, что самое важное в жизни ещё впереди.
Только вот что считать важным, не знала и она сама.
Текста при подготовке каждого выпуска всегда получалось огромное количество. И свою часть требовалось сделать строго ко времени, иначе весь рабочий механизм мог затормозить. Оля знала о том не понаслышке и потому сидела сейчас на подоконнике, беззаботно в воздухе ногами болтая, и давно изгрызенной, но отчего-то особенно любимой ручкой выводила слово за словом, исправляя некоторые фразы. От неудобной позы начинала затекать спина, но самой себе пришлось строжайший наказ дать: не сметь отвлекаться даже на протестовавшее тело, покуда имелся хоть один непроверенный листок. В её случае любые проявления самодисциплины, пусть даже такие странные, только на пользу.
Развлекательная программа подходила как нельзя лучше. Оля безумно боялась распределения, боялась попасть в какую-нибудь передачу про агрономию, или, того хуже, новости. От подобной рутины она бы точно с ума сошла.
Однако судьба оказалась благосклонна.
Кто-то окликнул, заглянув в кабинет, позвал на улицу. Машинально покачав головой, Оля вздохнула и перевела взгляд на лежавшую в паре сантиметров от проверенных листков пачку «Беломора». Последний абзац, и всё…
В детстве приходилось частенько получать от мамы линейкой по пальцам, когда буквы в очередной раз наскакивали друг на друга или вылезали за пределы очерченных вручную полей. Зато такие строгие уроки дали свои плоды: почерк стал практически каллиграфическим и раньше являлся предметом особой, какой-то стойкой внутренней гордости. Глупо, конечно, и с годами это прошло, превратившись в данность, зато с ним было удобно: и трудностей при сдаче материала не возникало,
Детство напоминало о себе самыми разными картинками – прямо как в калейдоскопе – довольно часто. Воспоминания береглись с трепетом, все подряд, несмотря на содержание, потому что отчаянно верилось в одно: пока жива память, человек не имел никакого права жаловаться на жизнь.
Спрыгнув с подоконника и с тихим стоном пару раз согнувшись, Ольга бумаги на стол откинула и потёрла шею. Вот теперь можно было и выкроить пару минут на перекур, о котором давно уже просило всё нутро. Хоть и оставалось до конца рабочего дня каких-то полтора часа, вряд ли получилось бы дотерпеть.
В начале октября солнце переставало греть совсем, и потому-то, выскочив на улицу в куртке нараспашку, пришлось сразу же её застегнуть, почувствовав, как холодный ветер поспешил проникнуть под майку.
Курить Оля начала два года назад, перед дипломом, да так и не сумела бросить. Более того, особо пристрастилась именно к ужасно крепким и дешёвым папиросам, от которых поначалу сами собой лились потоки слёз. Собственно, секрет отдыха был прост, как апельсин: коробок спичек, «Беломор» да затяжка поглубже. Совсем такое не вязалось с образом смешливой и доброй девочки с двумя русыми косичками, но что уж тут поделать.
Тяжёлый дым привычно оцарапал горло, и Оля медленно, со смаком выдохнула, довольно зажмурившись и подставив лицо ярким солнечным лучам. Только придя на работу, она крайне удивилась своему наблюдению: в Останкино курили практически все. И потому сложно сказать, когда именно в подъезды можно было зайти, не продираясь сквозь толпу любителей посмолить.
Привычное «Лёлька» прозвучало, когда она как раз спускалась по ступеням, движимая желанием отойти от скопления народа подальше. Обернувшись на знакомый голос, Оля радостно ахнула и с готовностью раскинула руки для объятий.
– Волчок!
Агата материализовалась словно из-под земли и крепко за плечи обхватила. Вот, кого Оля искренне любила, так эту замечательную в своём упрямстве девушку с необычным именем и тёмно-рыжими волосами, которые сейчас блестели на солнце потрясающим бордовым отливом.
Агата. Агата Волкова.
Милая светлая девочка.
– Как ты? Что нового? Пойдём, чаю быстренько махнём?
Агата нехотя разорвала объятия, и весь вид её стал каким-то словно виноватым. Даже голову чуть опустила, хотя глаза всё равно выдавали лучистыми искорками радость, которая явно теплилась где-то на подкорочке. И Оля, ещё не знавшая даже причины этого настроя, уже приготовилась к отказу от чаепития и к какой-то очень приятной для подруги новости.
И уже была совершенно искренне за неё рада.
– Нам ехать через десять минут…
– Ага! – пальцы с зажатой меж ними папиросой сами собой сжались в победно вскинутый кулак. Усмехнувшись, Оля затянулась вновь и выпустила струю дыма, быстренько отвернувшись. – Что, уступил всё-таки?
– Да какое там, – шмыгнув покрасневшим от прохлады и явно длительного пребывания на воздухе носом, Агата махнула рукой. – Начальство заставляет. Со скандалами.
Улыбка чуть погасла, но не настолько, чтобы это стало очевидным.