Страницы моей памяти
Шрифт:
В городе был Учительский институт, две начальных школы (в которых дети учились до 4 класса) и 2 средних школы (с 5 по 10 класс). Одна школа носила имя А.С.Пушкина, а вторая - К.Е.Ворошилова. Школу имени Ворошилова я и окончил перед самой войной, в июне 1941 года. В здании этой школы я потом, во время войны, лежал раненый.
Интересна, с моей точки зрения, история проникновения евреев в такую русскую религиозную глубинку.
В XVIII или в XIX веке в Арзамасе открыли Кожевенный завод. С ним и связано история появления нашей семьи в Арзамасе.
Все мои родственники были из Могилевской губернии, где
У отца было 7 братьев и 2 сестры. У отцовских сестер мужья все тоже были заготовщики.
В конце XIX века муж старшей папиной сестры - тети Сани Рапопорт, первым перебрался в Арзамас и открыл мастерскую по изготовления заготовок обуви. За ним приехали остальные Осиновские и все открыли мастерские. А сапожники жили рядом с Арзамасом, в селе Выездное. Эти сапожники и покупали у нас готовые обувные заготовки.
Отец мой был самый младший в семье и в 1907 году, в возрасте 14 лет, приехал в Арзамас работать подмастерьем (вернее учиться ремеслу) к одному из братьев. Но Арзамас Нижегородской губернии был далеко за чертой оседлости, в пределах которой тогда разрешалось жить евреям. За чертой оседлости власти разрешали жить лишь купцам и мастеровым, имеющим свое дело. Отца два или три раза высылали обратно в Могилевскую губернию, до тех пор, пока старший брат не заплатил за него и тогда отец получил право жить в Арзамасе.
В те времена, когда я еще был подростком, обстановка в нашем городе была такая, как будто мы жили в старой Руси.
По улицам Арзамаса ходили нищенки, они стучали в окна и просили «подайте Христа ради». Мужики и бабы из окрестных деревень все ходили в лаптях. Я помню как босоногая баба, войдя в город, села на лавочку (а наш дом был на окраине), и надела новые лапти, которые до этого висели у неё через плечо на веревочке. Думаю, что она шла молиться в собор. А по воскресеньям в Арзамасе был такой красивый перезвон церковных колоколов, какие теперь только в кино или по телевизору можно услышать.
Другой традицией русского города Арзамаса была драка улицы на улицу. Компании парней, в основном подростков, ходили по улицам и думали, как сказал бы в Одессе писатель Бабель: «Об дать кому-либо в морду».
Я тоже порой становился жертвой уличных компаний. Как-то иду по улице, а навстречу толпа ребят. Они окружили меня, и кто-то из них сказал: «Этот парень не с нашей улицы» и тут же все кинулись меня бить. Мне же оставалось, лежа на земле, только прятать голову от их ударов. А потом один из них меня узнал и говорит: «Это же Милька из нашей школы». Драка тут же прекратилась и меня отпустили.
В Арзамасе молодые ребята нередко объединялись в компании, как тогда говорили «хулиганов». Они курили, матерились, все время сплевывая сквозь зубы, а в школе всегда сидели на задних партах. А у нас в классе учились две девочки, которые были «их».
Однажды эти арзамасские хулиганы устроили на меня настоящую облаву.
Я тогда учился в десятом классе и на комсомольском собрании нашей школы сидел сзади и разговаривал
К концу собрания ко мне подошла другая девочка и шепнула, что меня собираются бить за то, что я сидел и разговаривал с Мартой Титовой. И я тогда ушел с собрания и боковыми улицами и переулками благополучно дошел домой.
А с этой Мартой тогда же случилась история, довольно необычная для тех времен, да и сейчас такая история породила бы, наверное, массу пересудов.
Марта была красивая девочка и одевалась очень хорошо, что удавалось далеко не всем. Её отец был ректором единственного в городе института (педагогического). Этот институт, кстати, закончил и мой брат.
Несмотря на зрелый шестнадцатилетний возраст и то, что мы учились уже в старших классах, сексуальных скандалов у нас не было, видимо «сексуальная революция» тогда еще не наступила. Но Марта была исключением и гуляла в парке с каким-то лейтенантом, что для девочек в довоенные годы было большим шиком. Влюбленная парочка оставалась в парке до темноты, то есть до закрытия парка, чтобы совокупляться на траве.
Но, совокупившись под садовой скамейкой, разъединиться они не смогли, потому, что, как тогда говорили, они «склеились», а по-научному, у Марты произошел спазм мышц промежности. И вот в такой позе они пролежали какое-то время, пытаясь разъединиться, потом Марта начала кричать о помощи, пришел сторож и вызвал скорую помощь, которая в таком виде их и отвезла в больницу. Весь город узнал подробности произошедшего со слов нашей соседки, которая работала в этой же больнице. Лейтенант, попав в больницу, молчал и прятал свое лицо, а Марта с обаятельной (соседка сказала, что с «наглой» улыбкой») объяснила, что они недавно поженились и дома нет условий для совместной жизни, что в то время в было вполне естественно, поэтому так вот случилось.
Когда их в больнице разъединили, то лейтенант сбежал, а Марта с кровотечением осталась в больнице. Четыре дня она не ходила в школу, а потом пришла с приветливой улыбкой, как ни в чем не бывало. Вот такая школьная история вспомнилась мне[1].
Неудавшийся артиллерист
17 лет мне исполнилось 17 июня 1941 года, за 5 дней до начала войны.
В тот год я окончил 10 классов и получал аттестат зрелости. Само название этого документа подсказывает, вроде бы, что уже пора, уже можешь принимать зрелые решения. Но до зрелых решений еще, как оказалось, было очень далеко.
Незадолго до начала войны я через арзамасский военкомат послал документы в Севастопольское училище береговой обороны, так как очень хотел быть артиллеристом. Артиллеристом был мой старший брат Илья, но, в отличие от него, я хотел ходить в морской форме, а не в обыкновенной зеленой, которую носили сухопутные артиллеристы. Но 22 июня Севастополь уже бомбили, и в военкомате мне сказали, что в Севастополь на учебу послать не могут.
Тут в мою судьбу вмешался отец. Он узнал в военкомате, что в мои 17 лет, когда в армию еще не брали, можно поступить учиться в Ленинградскую Военно-Медицинскую Академию.