Страницы моей памяти
Шрифт:
Оказалось, что в снежном сугробе можно спать. Одеты мы были тепло: валенки, ватные брюки, телогрейки под шинелью, рукавицы меховые, и, главное, плащ-накидка, завернувшись в которую можно было не замерзнуть даже в сугробе.
Питались мы тогда сухим пайком, в основном это был суп-пюре гороховый, который сами варили на костре в котелке. Потом нам, бойцам противотанкового взвода, выдали пушку 45-мм, но лошадь не дали. Потому дальше мы двигались, толкая пушку своими силами. Это было нелегко делать на бездорожье. В довершении всего, колесо нашей пушки задел какой-то танк, и колесо стало яйцеобразным. И мы двигались зигзагом, мотаясь из стороны в сторону.
Это происходило около городов Торжок и Адреанаполь. Недалеко была река Ловать, которая с наступлением весны очень разлилась и стала бурной. Одна страшная картина всплывает в моей памяти. Река размыла крутой берег, а на высоком берегу была братская могила, берег осыпался, могила обнажилась и река стала вымывать трупы, которые поплыли по бурной реке.
Когда начали таять снега, нам перестали доставлять продукты, так как дорог не было, машины до нас не могли доехать, поскольку застревали по пути в болотах. И у нас начался жуткий голод. Самый настоящий. Иногда нам давали половину котелка пшенного супа на четверых, а иногда ничего не давали. У нас в отделении был татарин Хабибуллин. Он стал срезать мясо с убитых лошадей, которые лежали под снегом, и мы варили на костре в котелках конину, но это было нечасто, так как уже растаял снег и трупы лошадей стали несъедобными. Если нам выдавали сухари, я выменивал их на табак, который нам тоже выдавали, поскольку мы были гвардейцами.
Машины с продуктами застревали по дороге в наш лес, но одна все-таки дошла до передовой. Мы надеялись, что в ней привезли продукты, а в ней оказались гвардейские значки, которые нам, голодным бойцам Красной армии торжественно вручили. Этот значок у меня хранится до сих пор. Так я стал гвардии красноармеец.
В другой раз машина с сухарями застряла в болоте и за ними послали солдат, тогда ещё они назывались красноармейцами. Солдаты шли почти по пояс в воде и принесли мешки с сухарями. Когда их стали распределять, то на каждого человека не хватало даже одного сухаря. Тогда старшина раскрошил сухари и стал делить сухарную крошку – по две ложки на человека. Эту крошку мы тут же отправляли в рот.
Немцы обстреливали наши позиции на болотах из минометов. А там, в болотах под Ленинградом, и окопы как следует не выкопать, тем более, что это было зимой. В полку было много узбеков, хотя в нашем подразделении кроме русских, татар и евреев других национальностей не было: какая – никакая, а элита, 45-мм артиллерия.
Хотя в нашем взводе и была пушка, но лошадей не было, что позволило нам быть на не самой передовой. Однако и у нас люди гибли, если начинался минометный обстрел.
Однажды во время такого обстрела немецкая мина упала и ранила узбека. Я этого момента не видел, но услышал, как он начал кричать. Другие узбеки сбежались к раненому и стали кричать «Алла! Алла!». В это время по этому месту ударила вторая мина и побила собравшихся солдат.
Спали мы в шалашах, которые сами соорудили из еловых ветвей, грелись у костров, поэтому почти у всех были прожжены валенки, ватные штаны и шапки. В этом лесу на нас напали вши.
Я потом, читая библию, понял, какое наказание послал Всевышний на Египет, когда Фараон не отпускал евреев. Там тоже речь идет о нашествии вшей. У нас же вшей было множество, и по одной их нельзя было уничтожить. Мы вытряхивали рубашки над костром и вши с треском сгорали, а многие потом и рубашку выбрасывали в костер. Три месяца у нас ни бани у нас не было, ни
Половодье, которое и стало причиной голода, началось в марте 1943 года. Примерно в десяти километрах от передовой, в тылу был огромный армейский продовольственный склад. Прямо в лесу, на земле лежали мешки с сухарями, крупами, комбижиром, пищевыми концентратами. Когда обильные снега начали таять, вода в лесу стала подыматься и заливать продукты. И наш взвод пешком по грязи оправили на этот склад переносить мешки с продуктами на более высокие места. Сейчас я с трудом представляю, что с нами тогда произошло. Мы столько голодали, а тут горы сухарей, комбижира, других продуктов. В первый день мы, перенося мешки с сухарями, рвали их и набивали карманы сухарями. Сухари мазали их комбижиром (было такое сало «Лярд», говорят, что его делали из нефти) и всё время жевали. Запивали сухари холодной водой из заброшенного колодца, в котором, как оказалось, плавал труп немецкого солдата. К ночи у всех начался понос.
Мы на складе работали дней 10, потом нас отправили в тыл до железной дороги. Оказывается, что наша дивизия понесла большие потери при попытке прорвать блокаду Ленинграда со стороны Калининского и Волховского фронтов. И дивизию отправили на формирование в тыл. До железной дороги мы шли пешком несколько суток. Ночевали в лесу или в разбитых деревнях. Был апрель, болота растаяли и кое-где были построены щитоколейные дороги из досок, уложенных на бревна. И мы шли по этим доскам трое суток.
Один раз, по пути к железной дороге, мы ночевали в разбитой деревне, где из сохранившегося дома был организован обогревательный пункт. В доме топилась печка, было тепло. Туда набились солдаты и спали прямо на полу. Но нам грязным и вшивым это не подходило, так как в тепле вши ползали по телу и мы начинали чесаться. Многие, в том числе и я, вышли во двор и там легли по привычке спать. А было мне тогда восемнадцать с половиной лет. Сейчас это даже трудно представить. Позднее, в июне-июле 1943 года, когда началось наше наступление, то в брошенных немцами окопах и блиндажах мы видели топчаны с перинами, ранцы с хлебом (!), который мы не видели несколько месяцев, причем хлеб у них был в упаковке и не черствый, видели шоколад, кофе и шнапс. Но больше всего, кроме перин и хлеба, нас поразило шелковое белье. По-видимому, в шелковом белье вши не заводятся.
На пути, по которому мы шли к железной дороге, был организован обмывочно-дезинфекционный пункт, где мы помылись, свою одежду «прожарили» в камере, и, кажется, нам выдали тогда чистые рубашки и кальсоны. Баня был оригинальная. В лесу стояла большая палатка, в которой находилась раскаленная докрасна печка, сделанная из металлической бочки. А рядом стояла установка ДДК (дезинфекционно-душевая камера), которая давала горячую воду для мытья. Здесь же были и были дезинфекционные камеры. В палатке было тепло, на полу лежала солома, а поскольку под ней был снег, который от тепла растаял, то мы стояли по щиколотку в воде.
Когда мы добрались до железной дороги, началась погрузка в эшелоны. Дивизия наша сумела разместиться в одном эшелоне, хотя раньше их было три. Столько людей дивизия потеряла при попытке прорвать снаружи блокаду Ленинграда.
Не все солдаты стремились попасть на фронт. В нашем полку солдат, или, как в то время говорили – красноармеец, будучи на посту учинил себе самострел, чтобы не попасть на фронт. Он отстрелил себе пальцы на руке, решив, что лучше трибунал и тюрьма, чем гибель на фронте. Но он, как я сейчас думаю, он был психически нездоров.