Страницы моей памяти
Шрифт:
И я поехал в Ленинград поступать в Военно-Медицинскую Академию. Был июль 1941 года. По дороге в Ленинград я сдружился с ребятами, которые тоже ехали туда поступать. Поступающим надо было сдать пять экзаменов: сочинение, русский язык (устно), физику, математику, химию. Может быть, ещё что-то надо было сдавать, но я не помню – всё же более шестидесяти лет прошло с тех пор.
Все мои земляки дружно получили двойки и им отказали в приеме в военно-медицинскую академию, зато им предложили поступить в Первое ленинградское артиллерийское (!) училище. Я же, получив на четырех экзаменах одни пятерки, для поступления в академию должен был сдать ещё только
Но моя мечта была – стать артиллеристом! Кроме того, я видел, что академия готовится к эвакуации, а ее слушатели ходят с толстенными учебниками. Перспектива зубрить науки в тылу, когда Родина воюет, меня вовсе не радовала. И я пошел в учебный отдел академии и заявил, что не хочу поступать в академию, а хочу учиться в артиллерийском училище.
Мне, конечно же, отдали документы и со своими новыми друзьями я пошел поступать в Первое артиллерийское училище.
Первое, что я увидел там, были лошади. Оказалось, что артиллерия Красной Армии до сих пор была еще на конной тяге. Тем не менее, я бодро пошел с ребятами в штаб училища, но уже через полчаса вышел оттуда не солоно хлебавши. Оказывается, в артиллерийское училище принимали с восемнадцати лет, и меня отправили домой, в Арзамас.
Может быть, я и мог тогда вернуться в Академию, но мне, семнадцатилетнему, тогда это даже в голову не пришло. И я поехал домой.
Возвращаться в Арзамас было сложно, так как Ленинград уже был частично блокирован. Наш поезд шел семь суток через Рыбинск, потом через Горький. Поезд шел, по ночам, а днем отстаивался в лесах. Вот так закончилась моя попытка стать артиллеристом.
Я потом расскажу, как все-таки попал в Военно-Медицинскую Академию и, закончив ее, стал врачом. А сейчас, для иллюстрации необоснованных поступков семнадцатилетних подростков расскажу, что сделал мой сын Александр в таком же возрасте.
Заканчивая десятый класс и будучи кандидатом на получения медали, он за компанию со своими одноклассниками записался для поступления в Рижское училище ракетных войск. К ним в школу зимой 1968 года приехал вербовщик из этого училища, который отбирал ребят, и, в первую очередь, старался агитировать тех, кто имел отличные оценки по математике. Я уже был подполковником, бывал во многих войсках, и знал, что служба ракетчиков в лесу, вдали от города, неинтересна офицерам и грозит моему сыну большим разочарованием. Тогда я решил своего сына отговорить от поступления в ракетное училище[2].
Я пошел в военкомат, где у меня были знакомые. Один подполковник из областного военкомата посоветовал поступать Военно-Инженерную Академию им. Можайского (она потом стала академией космических войск). В «Можайку» принимали ребят с 17 лет, а экзамены были в июле, за месяц до экзаменов в обычном гражданском ВУЗе.
Мы на семейном совете решили, что он как еврей, может быть не принят в ракетную академию и заготовили ему 2 экземпляра документов, чтобы в случае неудачи при поступлении в академию в июле он мог поступать в гражданский институт в августе.
Но он поступил. И вот, когда он уже учился на втором курсе, при переходе из одного здания в другое, на пропускном пункте у курсантов проверяли пропуска. Контролером был солдат срочной службы, он хотел взять в руки пропуск Саши, но Саша вырвал у него свой пропуск и обозвал его «салагой». Однако солдат успел прочитать фамилию и доложил начальству. Моего сына Сашу вызвали к факультетскому начальству, дали нагоняй и лишили зимнего двухнедельного
В этом возрасте родители должны иметь огромное влияние на своих детей. Но, к сожалению, сейчас юноши и девушки не очень-то слушают советы старших!
Прощание с детством
Мои родители не были людьми образованными и грамотными.
Отец окончил один класс ЦПШ. Это была не Центральная Партийная Школа, как, может быть, думают некоторые, а, всего лишь, церковно-приходская, где детей учили грамоте. Отец по-русски писал плохо, а мама, окончив два класса ЦПШ, уже неплохо писала по-русски и много читала. Мои родители свою цель в жизни видели в том, чтобы дать детям образование, чего они сами были лишены.
Недавно читал воспоминания, автор которых вспоминает, как в голодные годы, годы коллективизации, бедные родители своих детей распределяли по родственникам, на обеды. Точно так же было и у нас.
В 1932-34 годах было очень голодно, нечего было купить, да и денег не было, так как папа часто болел и не всегда мог работать. Уже потом, будучи врачом, я понял, что у него болезнь, которая называется циклофрения. У человека, больного циклофренией, периодически наступают периоды угнетения, раздражительности. От таких симптомов, проявляющихся у отца, страдала, в первую очередь, мама. А в период ремиссии он был очень хороший и добрый человек. Но жили мы бедно, за исключением периода НЭПа в 1926-29 годах, а все остальное время бедствовали.
Во время НЭПа мы, наверное, жили хорошо, так как у родителей был двухэтажный дом, была мебель, было несколько комнат и, так называемая зала, с роялем и хрусталём. Во дворе была корова, а внизу жила домработница. Но это все продолжалось недолго и я плохо помню это время, так как мне было тогда года четыре или пять. А потом у нас началась нищета. Мы тогда сбежали в Нижний Новгород. Вначале мы жили у моей тёти в Канавино – это очень грязный район Нижнего Новгорода, где тогда жили татары и евреи. А потом вновь вернулись в Арзамас.
У нас дома в Арзамасе была одна большая комната, в ней стояла русская печь и большой стол. Еще была печь «голландка» (круглая), для отопления. В доме была сооружена перегородка, но неполная, то есть - не до потолка. За перегородкой стояла двуспальная кровать родителей и кровать для меня. Остальные трое детей и бабушка жили большой комнате и спали, наверное, на полу, так как кроватей в доме не было. Еще у нас была одна широкая русская лавка вдоль стены под окнами.
В семье у нас было четверо детей: старший брат Илья, сестры Лиля и Рита, а я был самый младший. В голодные годы мне было 8 лет, Рите - 10, Лиле - 16-17, а Илье – 14. И мы ходили обедать к папиным братьям. Я ходил к дяде Лёве Осиновскому. У него с отцом были натянутые отношения, поскольку он и его родня упрекали отца в бедности. Но папа часто болел, не мог работать в полную силу и я думаю, что причиной нашей нищеты была болезнь отца.