Страницы моей жизни

Кроль Моисей Ааронович

Вернуться к этому образу жизни, который я вел в Петербурге после моего возвращения из ссылки, мне было не трудно. Я стал часто посещать своих друзей и добрых знакомых, начал снова бывать на конференциях помощников присяжных поверенных; я записался в члены незадолго перед тем основанного союза писателей. Опять я завязал сношения с некоторыми толстыми журналами и совершенно случайно стал сотрудничать в большой петербургской газете «Петербургские ведомости». На этом обстоятельстве стоит остановиться несколько подробнее.

Редактором и издателем «Петербургских ведомостей» был князь Эспер Эсперович Ухтомский, своеобразный персонаж, который пользовался особым расположением царя Николая II.

Принадлежа к аристократической семье татарского или тюркского происхождения, Ухтомский подружился с Николаем II еще с детских лет, когда его еще ребенком возили во дворец, чтобы развлекать юного «наследника». С годами их дружба еще более окрепла, и когда уже взрослый царевич предпринял путешествие на Дальний Восток, то его в числе прочих сопровождал и князь Ухтомский. И этот Ухтомский спас наследника от смерти, когда фанатик японец покусился зарубить его мечом: Ухтомский каким-то чудом смягчил удар. Естественно, что наследник хранил глубокое чувство благодарности к своему спасителю. Понятно поэтому, что Ухтомский мог вести свою газету с большой независимостью. И, действительно, в «Петербургских ведомостях» иногда появлялись такие смелые статьи, каких никакой другой редактор не позволил бы себе печатать.

Ухтомский был, конечно, консерватором, но к некоторым вопросам он подходил весьма либерально. Так, он высоко ценил буддийскую религию, заступался за «инородцев», о судьбе которых царское правительство очень мало заботилось. Особенно Ухтомский симпатизировал забайкальским бурятам, которые почти все были буддистами.

И еще одной особенностью отличалась газета Ухтомского в то время: самые важные отделы – внутренний и иностранный – вели два радикала: Григорий Ильич Шрейдер, впоследствии видный член партии социалистов-революционеров и после революции 1917 года петербургский городской голова, а также Евгений Ганейзер.

Рекомендовали ли меня Ухтомскому названные выше его сотрудники, знавшие меня по союзу писателей, или он узнал обо мне другим образом, но в один прекрасный день он меня пригласил к себе и, побеседовав со мною о Сибири и, в частности, о Забайкалье, предложил мне писать для его газеты о бурятах, о переселенческом вопросе и вообще о том, что я найду важным и интересным. И я охотно принял его предложение, так как его газета представляла собою нечто вроде свободной трибуны.

Так я снова вошел в петербургскую жизнь в качестве писателя и сотрудника нескольких периодических изданий.

В этот период внимание петербургских прогрессивных и радикальных кругов все еще было приковано к страстной полемике между марксистами и народниками. Но характер этой полемики и роль обоих политических течений значительно изменились. Социал-демократы к этому времени уже успели сорганизоваться в партию с отчетливой программой и вели уже энергичную пропаганду среди городских рабочих, между тем как революционеры-народники были еще разрознены и распылены – о необходимости создать новую сильную социал-революционную партию они только-только стали подумывать. В либеральных кругах оппозиционные настроения тоже стали усиливаться. Чувствовалось, что лед, сковавший Россию после смерти царя Александра III, начинает таять и что вот-вот он тронется, и в великой стране снова закипит борьба за ее освобождение.

Глава 24. Новая глава в моей биографии.

Наступил апрель 1899 года, и я себя снова стал чувствовать очень плохо. Это все еще сказывались результаты моей чрезмерной работы, когда я писал свою книгу. Доктор нашел, что я нуждаюсь в продолжительном отдыхе, и посоветовал мне провести летние месяцы на даче. Тогда

я решил поехать на лето в Житомир и поселиться в его окрестностях на одной из дач, которыми он так славился.

Мне предстояло завоевать какое-нибудь подходящее место под солнцем, а для этого мне прежде всего нужны были хорошее здоровье и крепкие нервы.

По пути в Житомир я остановился на несколько дней в Сморгони, где жила моя сестра со своей многочисленной семьей.

Когда я приехал в Сморгонь осенью 1898 года, я был поражен возбуждением, царившим среди тамошней молодежи. Святой дух обновления витал тогда над чертой еврейской оседлости и будил в юных поколениях силы, которые дремали в еврейском народе целые века. Поток новых идей наводнил еврейские города и местечки. Это была настоящая духовная революция. Еврейская молодежь рвалась из своего душного гетто на свежий воздух, и ее лозунгами были «светское просвещение и духовная независимость».

Как сотни и сотни других еврейских городов и местечек, и Сморгонь была захвачена этим могучим идейным движением, и самым отважным авангардом этого движения в Сморгони были молодые девушки.

Стремление к образованию у них носило буквально религиозный характер. Не останавливались перед упорной борьбой с родителями, с близкими родственниками и с целой армией приверженцев старого, освященного традицией быта. Шли на самые тяжелые жертвы, порывали со всем и со всеми, кто был дорог, и терпели голод и тяжкие лишения для того, чтобы учиться, чтобы «припасть жадными устами к живительному источнику знания».

Пути, какими новые идеи и стремления проникали в самые глухие углы черты оседлости, были весьма разнообразны, а иногда и удивительны.

В 1896 году в бытность мою в Сморгони я как-то разговорился со своей старшей племянницей о том, имеет ли она возможность доставать книги для чтения и что именно привелось ей уже прочесть. И велико было мое удивление, когда эта 14-летняя тогда девушка, назвав несколько интересных книг, а также русских классиков, между прочим поделилась со мною тем огромным впечатлением, которое на нее произвела драма Гауптмана «Потонувший колокол», а также «Ткачи». Она охарактеризовала обе пьесы с художественной точки зрения и высказала свое мнение об основных идеях этих двух художественных произведений. Это была оценка развитого интеллигентного человека, одаренного несомненным художественным вкусом и отлично понявшего идейный смысл обеих драм.

Слушая ее, я просто не верил своим ушам. Но Рони мне разъяснила эту загадку. В Сморгони в то время жил мелкий землевладелец «народник» по фамилии Синицкий, который себя посвятил просветительной деятельности в среде сморгонской еврейской молодежи. Вел он эту работу конспиративно, так как большинство учащихся были девушки. А чтобы русский человек просвещал у себя на дому еврейских девушек – это казалось сморгонским ортодоксальным евреям величайшим грехом.

Но Синицкий вел свою работу очень умело. Он организовал несколько кружков молодежи, и на собраниях этих кружков штудировались классики – русские и иностранные. Ученики и ученицы писали рефераты, которые прочитывались в соответственном кружке, а затем всеми присутствующими обсуждались. Молодежь тянулась к Синицкому, как молодые побеги к солнцу, но сколько здоровья и слез стоило этой молодежи, особенно девушкам, это участие в кружках Синицкого! Секрет этих занятий у Синицкого в таком местечке, как Сморгонь, скоро был раскрыт, и между «отцами» и «детьми» завязалась отчаянная борьба. В семьях разыгрывались тяжелые сцены. На учеников и особенно на учениц Синицкого их родители и родные обрушивались часто с фанатической злобой. Их ругали, проклинали и даже нередко подвергали побоям.