Страницы незримых поединков
Шрифт:
Вдали на фоне быстро черневшего степного неба показался чуть шевелящийся муравейник огней — новые районы восточной части города.
Троллейбус постепенно пустел, но толстяк выходить не собирался, сидел все так же плотно, уложив колышущийся живот на колени. Придавленному Михайловскому было неудобно, тесно, но он стеснялся вот так демонстративно пересесть и терпел.
«Под давлением обстоятельств, — посмеивался он над собой, — всегда тянет пофилософствовать, помогает. Вот интересно, как это из многих тысяч людей, иногда очень похожих, мы безошибочно
А все дело, наверное, в том, что с самого раннего детства мы ежедневно и непроизвольно тренируем свою способность различать тех людей, с которыми нас сталкивает наша будничная жизнь.
Вроде бы тут, как говорится, особенно не разгуляться, природа создала небогатый типовой набор: один нос, один рот, два глаза. Вариации в размерах — всего миллиметр-другой, и в цвете глаз, волос, лица тоже гамма не очень разнообразная.
Однако же с первого взгляда мы узнаем, отличаем среди многих похожих лиц какое-то одно. Не анализируем: ага, вот тут на долю миллиметра уже разрез глаз или чуть темнее радужная оболочка. Мозг сам мгновенно, лучше всякой ЭВМ, выдает ответ, скажем, поздороваться ли со знакомым или пройти мимо очень похожего на него человека».
Уже поднимаясь по лестнице, Михайловский все же вспомнил: с толстяком учился когда-то до седьмого класса. Время сильно меняет людей. А вот встреться лет двадцать назад — узнал бы сразу.
— Паспортная фотография «второго Пронина И. С.», 1922 года рождения, сделана всего несколько лет назад при смене паспорта, — рассуждал он. — Может быть, арестованный каратель поэтому и не опознал Пронина? Я ведь вчера тоже не сразу узнал школьного товарища, хотя у меня память профессионально тренированная.
Конечно, вероятность удачи очень мала, и все же, чтобы быть окончательно уверенным — «дело Пронина» можно закрыть, надо раздобыть фотографию хотя бы двадцати-тридцатилетней давности.
На следующий день Михайловский попросил у своего руководителя еще несколько дней.
…Тополиный пух еще не облетел, но первый за все лето слабый дождь прибил его, и воздух очистился, даже робкая радуга зависла над городом.
Однако на заасфальтированной, залитой радужными лужами автобазе свежести не ощущалось. Резкий запах бензина, адские клубы выхлопных газов, рев горячих моторов…
Под самым окном директорского кабинета газанул КрАЗ. Полный, в очках, в легкомысленной джинсовой куртке директор встал и закрыл окно. Видно было, что к шумам и запахам он привык, а окно захлопнул да еще прижал шпингалетом, чтобы показать, что он понял всю важность предстоящего разговора.
— Я вам с начальником отдела кадров хочу задать несколько вопросов. Само собой разумеется, что все это должно остаться между нами, — начал Михайловский.
— Конечно, конечно. Коллектив у нас хороший, но за всех отвечать я не могу. У меня их, этих орлов, знаете сколько? Если б еще из
— Взвешивать, я думаю, во всех случаях необходимо. А что коллектив хороший, — не сомневаюсь.
— Все районные знамена — наши, — вмешался кадровик. — Передовиков много.
— Видел я ваших передовиков. У вас при входе Доска почета — заглядение. Заказывали, наверное?
— Худфонду. Здорово? — оживился директор. — Дорого обошлось, но для передовиков ничего не жалко, воспитательный момент, правда?
— Правда. Только одного передовика обидели. У всех большие портреты, а у него нет, только подпись.
— Опять Пронин с фотографией тянет! — вскипел директор. И блеснул очками на кадровика. — Когда же мы наших людей к дисциплине приучим, а? Сколько можно об одном и том же?
— Да вы же его знаете, долблю, долблю: принеси фотографию, все уже давно сдали, всех уже давно на портреты увеличили, все давно висят, один ты остался.
— Мало, значит, уговаривать. Скажите, что накажем. Вот возьмем и срежем премию, тогда живо принесет.
Михайловский расхохотался:
— Что же вы, за скромность — штрафовать?
— А что с таким прикажете делать? — развел руками директор.
— Да, трудно с таким народом работать, — обрадовался поддержке кадровик. — Этот Пронин всю жизнь такой: «нет» не скажет, все завтра да завтра, то ему некогда, то еще что. Я и жене его говорил, а она рукой машет: родные дети сколько его уговаривали сняться всей семьей — нет, и точка. Единственно, — она рассказывает, — на паспорт сфотографировался, тут уж — хочешь — не хочешь, но и то — сколько полагается сдал, остальные карточки порвал.
— Разгильдяй, а вы его — на Доску почета, — усомнился Михайловский.
— Нет, он вообще-то работник золотой, у меня на автобазе все бы такие были — беды-горя не знал. Насчет работы он молодец. Ему что приказал — все, можно не проверять, безотказный. Ни одного замечания за все годы, одни поощрения. Семьянин примерный.
— И со всеми старается ладить. Вот не знаю, может, об этом и не стоит… — кадровик замялся. — Ну, вы наш народ представляете, бывает, и «соображает», не без этого. Но не в рабочее время, вы, конечно, понимаете. Так вот, ребята попросят: дай, мол, Степаныч, трешку до завтра, — всегда даст и никогда даже не напомнит потом.
Но, увидев, что его заносит несколько не туда, кадровик остановился. А потом неожиданно наклонился к Михайловскому:
— Сектант он. Мы все так думаем. Не курит, не пьет. Живет хорошо, дом построил, «Волгу» купил. Но чтоб домой пригласить — никого. Закроется, наверно, и молится. На 9 Мая собрались наши фронтовики, разговор обычный — кто где воевал. А он: нет, я, говорит, вспоминать не могу, слишком тяжело. И ушел.
— Да и я тоже его как-то не пойму, хоть уже столько лет руковожу автобазой. На работе, еще раз скажу, золотой человек. Но в общественные дела — никак не затянем, это наша недоработка.