Страницы жизни русских писателей и поэтов
Шрифт:
Вернувшись домой, Тургенев пошел по гулкой анфиладе комнат. В столовой часы пробили девять, созывая на завтрак когда-то большую семью. Откликаться было некому. Торопливо пройдя столовую, Иван Сергеевич лег на диван «Самсон», пытаясь вздремнуть и успокоиться. Не удалось. Мыли о дочери не давали покоя. Ворочаясь с боку на бок, он слышал, как гудели и скрипели пружины дивана, как голая ветка сирени стучалась в окно, будто бы просясь согреться, как где-то вдалеке ветер хлопал ставнями.
Повернувшись на спину, заложив руки под мышки, вспомнил, как среди девушек, работающих по найму в Спасском, он обратил внимание на рукодельницу Авдотью Ермолаевну Иванову. Ясные, с зеленцой глаза, тонкие черты лица и длинная, пшеничного
Не успокоившись на изгнании «полюбовницы», Варвара Петровна отняла и ребенка, отдав его на содержание в крестьянскую семью. Иван не нашел сил противиться вздорной мамаше, иначе бы лишился наследства.
Поднявшись, Иван Сергеевич медленно дошел до кабинета и сел за письменный стол. Из угла напротив, с иконы семейного Спаса, на него смотрели суровые глаза и, словно подчиняясь их воле, взялся за перо, чтобы написать в Париж другой Поле, Полине Виардо, о бедственном положении своей восьмилетней дочери. В России говорят: «Не тот отец, кто породил дитя, а тот, кто вывел его в люди».
3
В любви Тургенев признавал лишь первое чувство, подобное восходящему солнцу: свежему, трепетному, яркому. Как-то Лев Толстой сказал об Иване Сергеевиче: «Тургенев ни во что не верит – вот его беда, не любит, а любить любит». Исключением оказалась любовь к Полине Виардо.
Имя Полина, новорожденная Гарсия, получила от княгини Прасковьи Андреевны Голицыной, крестившей ее. Отец крестницы, выходец из цыган Севильи, был знаменитым тенором и с раннего детства занимался с дочерью вокалом.
Юная Полина Гарсия собиралась замуж за поэта Альфреда де Мюссе, но эмансипированная подруга, Жорж Санд, сделала все, чтобы расстроить брак. Мужем Полины стал юрист Луи Виардо, страстный охотник на двадцать лет старше избранницы, это не помешало ему любить жену и пламенно, и нежно.
В 1843 году, в возрасте двадцати двух лет, в составе Итальянской оперы Полина Виардо приехала в Петербург. Голос ее околдовал молодого писателя, одурманил, а чернота испанских глаз приворожила, и он отправился с обожаемой певицей в Париж.
На общем увлечении охотой у Луи Виардо завязались дружеские отношения с Иваном Сергеевичем. Всю жизнь, как нитка за иголкой, Тургенев следовал за Полиной. Игла оказалась острой и колола подчас нещадно.
Певица всегда была окружена поклонниками. В зрелые годы среди ее увлечений оказался и молодой музыкант Юлиус Риц. Иван Сергеевич принял их роман не как оскорбление, а как испытание собственных чувств. Да что их испытывать?! Риц вернул стареющей певице молодость, а другу ее прибавил седины и горя в глаза. Не умножала радости писателя, и опасения за дочь Полю, у которой не сложились отношения с семейством Виардо. Ее считали чуть ли не сумасшедшей, коварной и неблагодарной. Какой она должен быть без материнской ласки, надежной отцовской руки и даже без настоящей фамилии? По совету Афанасия Фета Тургенев разрешил дочери в 1857 году подписываться – «П. Тургенева». Это ничего не изменило в судьбе дочери. Несчастья преследовали. Ей пришлось бежать от своего мужа-француза, пьяницы и мота.
В минуты меланхолии Тургенев писал: «Осужден я на цыганскую жизнь и не свить мне, видимо, гнезда нигде и никогда… Что я здесь делаю? Зачем таскаюсь по чужой стране
Грусть проходила, образ прежней, молодой Виардо, вспыхивал в сердце. Писатель обращался к ней: «Ах, мои чувства к Вам слишком велики. Я не могу больше жить вдали от Вас, я должен чувствовать Вашу близость, наслаждаться ею, – день, когда не светили ваши глаза, – день потерянный».
Очевидно, с возрастом любовь превращается в одеяло мечты, и оно тем сильнее греет, чем больше тепла получило в молодости. А что Тургенев? В своем одиночестве он напоминал птицу, запоздавшую с отлетом в теплые края. Сыро, ветрено, холодно… «Вы себе представить не можете, как тяжела одинокая старость, когда поневоле приходится получать ласковое отношение к себе как милостыню и быть в положении старого пса, которого не прогоняют только по старой привычке и из жалости к нему», – так пересказал слова Тургенева адвокат А.Кони, навестивший его в Париже на улице Дуэ, 50.
Годы шли, к ним прибавлялись болезни. В мае 1869 года врачи определили у Ивана Сергеевича подагру. К болям в суставах прибавились боли в сердце, которые доктор Готье расценил как грудная жаба (стенокардия).
Душевные силы Ивана Сергеевича шли на убыль; нарастали боли телесные. Все чаще и чаще болел позвоночник. Врачи посчитали симптомы болезни подагрическими, назначив соответствующее лечение. Консилиум из медицинских светил установил диагноз – рак позвоночника. Однако весной 1881 года писатель едет в Россию. Это была последняя поездка. Признанный в Европе, имеющий звание «доктора права» Оксфордского университета, он оказался неугодным властям своего Отечества. Это тот, который год назад на открытии памятника Пушкину в Москве вместе с писателем Аксаковым имел честь первым возложить венок.
Обер-прокурор К.П.Победоносцев заявил поэту Я. Полонскому: «Вижу по газетам, что Тургенев здесь. Некстати он явился. Вы дружны с ним: чтобы по-дружески посоветовать ему не оставаться долго ни здесь, ни в Москве, а ехать скорее в деревню».
Больной Иван Сергеевич вместе с Полонским отправляется в Спасское-Лутовиново, где его навестил Лев Толстой и Д.В.Григорович. Особенно памятным осталось посещение актрисы Марии Григорьевны Савиной, человека большой души и таланта. Это для нее струны тургеневского сердца исполняли последние, ранее не опубликованные «Стихотворения в прозе».
Сев в кресло покойной матери, Иван Сергеевич поставил свечу на пол. Ветер шевелил пламя, на стене качались тени, в раскрытое окно влетел дубовый листок и опустился на колени Марии Григорьевне. Покрыв его ладонью, она закрыла глаза и слушала грустные строки: «Как пуст, и вял, и ничтожен почти всякий прожитый день! Как мало следов оставляет он за собой! Как бессмысленно глупо пробежали часы за часами…».
Чуткое сердце актрисы улавливало настроение Ивана Сергеевича. Подойдя, пожала ему руку. В ответ он начал читать «Как хороши, как свежи были розы» – сожаление о несбывшиеся надежде на шумную семейную жизнь. До двух часов ночи он читал, читал, читал, торопясь выплеснуть остатки чувств, благодарному слушателю.
Закончив стихотворение «Мы еще повоюем!», Тургенев задумался и уверенно произнес его последние строки.
И пускай надо мной кружит мой ястреб… Мы еще повоюем, черт возьми!
Взяв Марию Григорьевну за руку, пригласил в парк. Ей идти не хотелось. Хотелось быть бесконечно рядом с ним и слушать песни сердца, песни мятущейся души. Он настоял.
Парк спал глубоким сном. Однако деревья в черной фате ночи то вздрагивали, то шелестели листвой, то поскрипывали, то по-стариковски тяжело вздыхали. Где-то ухал филин, ему отвечал другой. Месяц острым краем рожка зацепился за верхушку дуба-патриарха, бледно освещая дорожку к пруду. Тургенев находился в ударе. Гостье не верилось, что этот седовласый человек может еще по-детски чувствовать и переживать. Взявшись за руки, дошли до плотины…