Странные дела к югу от города
Шрифт:
– Не скажу. Давай шепотом.
Немного помедлив, Ню-эр приблизила ко мне лицо и быстро прошептала на ухо:
– Мама меня не рожала, и папа мне не родной.
Эта фраза пронеслась стремительно, как молния, а когда достигла моего сознания, меня словно громом поразило, сердце мое бешено застучало. Ню-эр, поведав свою тайну, убрала руку от моего уха и смотрела на меня во все глаза, словно ожидая, что я отвечу. А я буквально лишилась дара речи и лишь смотрела на нее не отрываясь.
Хоть я и пообещала Ню-эр никому не выдавать этот секрет, но после
– Мам, а меня ты родила?
– Чего? – Мама изумленно взглянула на меня. – Откуда такие вопросы?
– Ну скажи, да или нет.
– Конечно, я! Кто же еще? – сказала мама. А потом добавила: – Если б ты была не родная, стала бы я с тобой так носиться? Я бы тебя, такую егозу, секла бы, как сидорову козу.
Я закивала: мама рассуждала логично, Ню-эр тому живой пример!
– А как ты меня родила? – Этот вопрос давно меня интересовал.
– Как родила, хмм… – Мама задумалась, потом улыбнулась и, подняв руку, указала на подмышку. – Ты вот отсюда вылезла.
И она захохотала на пaру с няней Сун.
С пустой бутылкой и парой бамбуковых палочек в руках я осторожно переступила порог постоялого двора «Хуэйаньгуань», толкнула ворота, ведущие в боковой двор, и увидела на ветвях дерева много-много зеленых гусениц. Сючжэнь называла их «удавленники». Подобно шелкопрядам, они выплевывали изо рта шелковую нить и, прицепившись к ветвям дерева, повисали над землей. Я сбивала «удавленников», собирала в бутылку, а потом кормила ими наших кур. Каждый день я приходила сюда и набирала полную бутылку гусениц, которые, оказавшись в бутылке, начинали отчаянно извиваться. Это было так омерзительно! Мне всё мерещилось, что они вот-вот вылезут из бутылки и станут ползать у меня по руке (даже рука начинала зудеть!), но на самом деле они, конечно, никуда не выползали.
Сбивая в бутылку очередную порцию гусениц, я вдруг подумала о Ню-эр, и на душе стало неспокойно. Вчера ее опять побили дома. Она незаметно прокралась ко мне и принесла с собой две курточки. Её лицо покраснело и опухло от побоев.
– Я пойду искать родных папу и маму! – заявила Ню-эр прямо с порога.
– А где они?
– Не знаю. Пойду к Цихуамэнь и буду искать.
– А Цихуамэнь где?
– Ты же говорила, что знаешь!
– Я говорила, что, кажется, видела это место во сне.
Ню-эр запихнула принесенную одежку в пустой ящик в западном флигеле и тщательно утерла слезы на лице.
– Я обязательно должна найти своего родного папу, – с затаенной злобой в голосе сказала она.
– А ты хоть знаешь, как он выглядит? – Я была восхищена ее решимостью, но всё же считала, что эта затея трудновыполнима.
– Буду искать сколько понадобится. Когда я увижу родных родителей, сердце само подскажет мне, что это они.
– Ну тогда… – Я остановилась, так как не знала, что сказать, и абсолютно ничем не могла ей помочь.
На прощание Ню-эр сообщила, что
Вчера я весь день думала о Ню-эр. Мне было так тревожно, что за ужином кусок в горло не лез. Мама потрогала мой лоб:
– Как будто небольшая температура. Можешь не доедать, иди ляг пораньше.
Я легла в кровать, но тревога не покидала меня. Не имея возможности излить свои чувства, я заплакала. Мама испугалась:
– Ты чего плачешь? У тебя что-то болит?
Не зная почему, я сквозь слезы проговорила:
– Папа Ню-эр…
– Папа Ню-эр? Что с ним? И чего ты из-за чужого папы так распереживалась?
Тут вмешалась няня Сун:
– Что этот негодяй сделал? Небось нашу девочку обругал! Может, он тебя ударил?
– Да нет же! – Я вдруг почувствовала, что сказала ужасную глупость, и попыталась выкрутиться: – Я хочу к папе!
– А, к папе своему хочешь! Ну и напугала ты нас! – засмеялись няня и мама.
– Папа сегодня в гостях у твоего дяди, вернется поздно, – сказала мама. – Ложись-ка спать.
Затем она объяснила няне Сун:
– Инцзы всегда была папиной дочкой. Чуть нездоровится – только в папиных объятиях засыпает.
– И не стыдно тебе! – Няня Сун провела пальцем по моей щеке. Не обращая на нее внимания, я отвернулась к стенке и закрыла глаза.
Проснувшись следующим утром, я уже не чувствовала тревоги, как накануне, и пошла сбивать гусениц с дерева. Но вспомнив о Ню-эр, так и застыла с поднятой в воздухе рукой. Стояла и гадала, когда Ню-эр придет попрощаться со мной навсегда.
Бросив бутылку под деревом, я выпрямилась, подошла к окну и заглянула в дом. Сючжэнь сидела в дальней комнате на низеньком табурете лицом к кровати, и мне была видна только ее худая спина, на которую спускалась растрепанная коса. Она отчаянно жестикулировала и размахивала руками, отгоняя мух. Хотя постойте: откуда там взялись мухи? Я тихонько вошла в дом, остановилась у стола в первой комнате и обалдело уставилась на нее. До меня донеслись ее слова:
– Значит, спать мы вчера легли на голодный желудок?! Ну скажи, куда это годится?
Э-э? Удивительно, откуда Сючжэнь узнала, что я вчера вечером не стала есть и легла голодная? Приникнув к дверному косяку внутренней комнаты, я воскликнула:
– Кто тебе рассказал?
– А? – Она повернулась ко мне и, увидев мою мрачную физиономию, серьезно ответила: – А чего тут рассказывать? Каша в пиале так и стоит нетронутая! – Она указала на пиалу и палочки на столике у кровати.
И тут я сообразила, что Сючжэнь не ко мне обращалась. Когда отступили холода, она стала наведываться в этот боковой двор, который в остальное время был заперт, и проводила здесь всё время. Я понимала лишь половину из того, что она мне говорила. Сначала я думала, что Сючжэнь играет со мной в дочки-матери, а потом до меня начало доходить, что она не играет и не притворяется – уж слишком естественно она себя ведет!