Странные сближения
Шрифт:
В это время в Неаполь уже входили карбонарии, но Иоаннис пока не знал этого; он только думал о том, что Испания и Италия должны стать примером, и пусть средиземноморская вода разольётся мировым потопом свободы, и пусть однорукий друг Ипсиланти поднимет «Этерию» — как бы только император с его растущей пагубной любовью к «Священному Союзу» не сделался под австрийским влиянием окончательным противником конституции. Императора следовало осторожно разубедить, не переусердствовав в этом и излишне не рискуя. Дегустация вина урожая 24-го года всё ещё входила в расчёты главы Колегии Иностранных Дел, статс-секретаря Иоанниса
Пора сосредоточиться — новости — прощание с Марией — слежка — поединок у ручья
Сея царицы всепочтенной,
Великой, дивной, несравненной
Сотрудников достойно чтить.
Со всей серьёзностью отнёсся Николя к новому, свалившегося на него делу. Молодой гусар сознавал, что Пушкин не вправе рассказывать сути своей миссии, однако очевидно было, что дело государственное; это смущало — Николя не мог вообразить Пушкина слугою царя или министров, ловящим инакомыслящих, — не мог главным образом потому, что инакомыслящим был сам Пушкин. Обдумав всё как следует, пришел к выводу, что тут замешана иностранная разведка.
Пушкин же пребывал в странном состоянии, близком к болезненному бреду: наклёвывались стихи. Отвлекаться на них он себе запретил, но в голове упрямо вертелась идиллия Мосха; переводить её намерений не было, но, вдохновленные ею, родились строки:
Когда по синеве морей Зефир скользит и тихо веет…И так далее. И как прикажете работать.
Он сидел под кипарисом и царапал ногтем по песку наброски будущего стихотворения.
— Кипарис ты мой, кипарис, — обратился к дереву Пушкин, не до конца ещё опомнившись от поэтического забытья, — подскажи мне, миленький, как перестать думать о стихах и начать думать о работе?
Отвечает кипарис: — Пушкин-Пушкин, не ленись. Чай, не время нынче, дурень, Думать о литературе.— Я на минуточку всего, — смущенно оправдывался Француз.
Отвечает кипарис: — Ты, брат Пушкин, эгоист. На душе, чай, не… скребет(хотел, видно, сказать другое слово, но сдержался)
За рабочий за народ? Ну как спросит Нессельроде: Что ты сделал для народа? Скажешь: был я не у дел, Я под деревом сидел. А шпионы ходят пусть, У меня тут, видишь, грусть, У меня скользит Зефир…— Хватит, — сказал Пушкин, поднимаясь. — Понял. Пойду трудиться.
Подходила к концу вторая неделя пребывания в Юрзуфе, и, когда надежды на сколько-нибудь ценную информацию почти не оставалось, принёс добрые вести Николя.
Во время очередного визита к новоиспечённому
Некий штабс-капитан едва не стал участником драки на рынке. Вступился за цыганку, на которую нападал какой-то горожанин; она-де украла его перстень. Штабс-капитан, сопровождаемый адъютантом, прибежал на крики пойманной цыганки и чуть не избил горожанина, поднявшего руку на женщину. Несколько дней спустя того же штабс-капитана видели в компании пьяной девки, и он, ничуть не таясь, говорил, что зовут его Дорин Рыул, и в нём течёт пламенная валашская кровь. Но и это было ещё не всё.
Дороги в Крыму были для сапожников чрезвычайно выгодны: на них мгновенно портилась любая, даже самая крепкая обувь. Штабс-капитан Рыул много ходил пешком и тоже пал жертвою Крымской земли — у него стала отрываться подметка. Так он попал в лавку Аркадия Стеклова. Стеклов бы не догадался ни о чём, но его удивил странный мягкий акцент в речи заказчика.
— Откуда пожаловали, вашбл…дь? — ласково спросил Аркадий, чтобы клиент не скучал.
— Все желают знать, откуда, — последовал ответ. — Молдавия, парень, вот я откуда пожаловал.
Аркадий редко думал, но тут что-то в его голове сместилось, и в глазах засверкали двадцать (двадцать пять?!) рублей — сумма фантастическая, какую не заработать за всю осень. На эти деньги Стеклов планировал жить с Дашей, как цари живут.
И голова заработала.
Когда молдаванин вышел, Аркадий быстро закрыл лавочку и побежал вслед за ним. Вспомнилось, что могут убить. Этого Аркадий не хотел, посему, поймав какого-то мальчишку, сунул ему копеечку и велел идти за военным, а после доложить, где тот живёт.
Мальчик далеко не ушёл: военного остановили через четыре дома. Остановил, судя по всему, адъютант («дядя военный, но не такой главный, двух лошадей держал»). Сказал примерно такое:
— Ваше высокоблагородие, выезжаем немедленно. Аргиропуло будет ждать в Ялте.
(- Кто таков Аргиропуло, я не понял, — сказал Николя.
— Это влиятельная фигура среди местных греков, — пояснил Александр, думая, насколько проще было бы сразу обратиться к этому Аргиропуло; но грек мог быть под наблюдением Зюдена).
…И военный с адъютантом тут же ускакали.
— Врёт, — сказал Пушкин.
— Кто?
— Аркадий врёт. Слишком всё гладко. Он просто хочет двадцать пять рублей.
— А откуда узнал про Аргиропуло?
— Кто ж его не знает.
— Да… — Николя задумался. — Боюсь, ты прав.
— Не вру! — крестился Аркадий, прижатый Французом к стенке лавки. — Истинный крест, господин Сверчок, господин Тюльпан, не вру.
— Что, запомнил ты Рыула?
Аркадий кивнул.
— Описать сможешь?
— В мундире, в сапогах со шпорами.
— Да лицо же, дурья твоя голова.
— Обыкновенное лицо. В усах.
— Опиши так, чтоб я узнал.
И Аркадий сдался. Он не умел описывать внешность. Ему не хватало слов.
— Рисовать умеешь?
— Чегось?
— Рисовать! — Пушкин выхватил из рукава нож (Аркадий и Николя отшатнулись) и наскоро вырезал на створке ставен портрет Аркадия. — Вот так. Сможешь?
Сапожник замотал головой так, что казалось, она сейчас оторвется и улетит через окно — в страну, где живут люди, не имеющие таланта в живописи.