Странные сближения
Шрифт:
Кто и откуда стрелял в Аркадия?
Поединок у ручья (продолжение) — напрасные жертвы — время упущено — в Бессарабию
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял.
Рефлексы у Француза были отточены длительными и частыми упражнениями.
Первый выстрел сделан из лесу за оврагом.
Снять с пояса моток веревки — прыжок со стены вниз — бегом к оврагу — веревка свистит, раскручиваемая над головой — (конский топот за спиною; откуда? нет времени оглядываться) — бросок; верёвка змеёй охватывает
Пушкин приземлился на краю, вспахав мокрый грунт пятками, и бросился к стрелявшему. Тот уже бросил ненужный пистолет и поднимает саблю -
На трупе адъютанта не было ни пистолета, ни сабли; нужно было заметить.
…Нырнуть под руку, перехватить за запястье и за локоть, вывернуть. Противник — левша; непривычно. Удар коленом в живот, — Пушкин согнулся; сабля опускается сверху; (что-то огромное перелетает через овраг и обрушивается за спиной); увернуться — ударить ногой в грудь.
Убийца Аркадия Стеклова отлетел, выронив саблю, но упасть не успел: сзади вырвалось чёрное, свистящее и топочущее; пробежала радуга по махнувшему клинку; и недавний противник Александра повалился, снесённый сабельным ударом, а Николай Раевский-младший, вновь занося руку с клинком, рванул поводья, и конь вздыбился, жутко показывая зубы.
— Arr^ete! — крикнул Пушкин, кидаясь навстречу всаднику.
Гусар опустил саблю и, остановив коня, спрыгнул.
— Откуда ты здесь? — Пушкин, не глядя на Раевского, подбежал к лежащему на земле. Удар Николая отбросил незнакомца далеко от места поединка.
— Обогнал отца, хотел посмотреть, что ты… — Николя вернул саблю в ножны. — Что стряслось?
— Ты спрашиваешь! Да ты убил последнего, кто мог ответить.
Но последний был ещё жив и слабо шевелился в траве. Кровь залила его рубаху так обильно, что нельзя было сразу определить, где именно рубанул Николя. Пушкин перевернул раненого, увидел струйку крови, стекающую из уголка рта. Смутно знакомое лицо.
— Кто ты такой?!
Губы шевельнулись; между ними лопнул алый пузырь:
— У-у…
— Что?
— Ульген, — разобрал Пушкин.
— Кто? — Николя упал на колени рядом.
— Тихо! Зачем… — (сколько вопросов нужно задать, но он же сейчас умрёт) — Зачем ты стрелял в Аркадия?
Глаза Ульгена расширились; отходит! — мелькнула паническая мысль; но Ульген был просто удивлён.
— Аркадий… кто?..
— Сапожник Аркадий! — яростно сказал Пушкин. — Зачем ты его убил?
— Я… — глаза Ульгена наполнялись слезами, видимо, от боли. — Я думал, это З-з… Зюден.
— Что?! Он что же, похож на него?
— Похож, — прохрипел Ульген. Его левая рука подергивалась, пальцы шарили в траве невидимую пропажу; правая рука опухла и посинела, запястье, перевязанное какой-то тряпицей, вздулось — похоже на давний необработанный перелом.
— Кто ты, мать твою, такой?
Ульген посмотрел на Пушкина потрясённо, словно был перед ним не человек, а кто-то… кто? — это мог сказать только сам Ульген, но он выдохнул:
— Грек… Э-э… Этерия.
Француз поднял голову к сосновым кронам и заорал так громко, что сорвались с веток всполошённые сойки:
— Идио-о-о-от!!!
— Ты что-то понял? — спросил Николя.
Всё было яснее некуда.
1) Я — связной Зюдена (конечно, это он, Александр уже видел его — в лодке, отплывающей от берега Тамани), на самом деле — грек из «Этерии» (а ведь бесценный был бы агент, если б найти его раньше)
2) Сбегаю
3) Выслеживаю Зюдена, надеясь, что тот не оставит без внимания встречу Рыула с Аргиропуло
4) Убиваю заметившего меня адъютанта, а затем и несчастного Аркашу, спутав его с Зюденом, и становлюсь причиной глупейшего поединка в истории
5) Идиот.
— Что-то он тебе говорил? — Пушкин тряс Ульгена. — Зюден — что он тебе сказал? Он где-то здесь?
— Не з-знаю. Он собирался… — (буль; кровавый пузырь), — Ф-ф…
— Куда?
— Ф-ф… в Бес… ар…
— Бессарабию?!
— Да, — пузыри на губах умирающего вздувались теперь при каждом слове. — Н-на Днестр.
— Зачем?
— Не з-з… сказал — поднимать на… наших.
— Кем он там представится? Идиот! Ты сам понимаешь, чего натворил?! Кем — он — представится?!
Ульген широко распахнул глаза и умер.
Все бранные слова, известные Пушкину, вознеслись над лесом, посбивав с нижних веток хвою.
…Ульген застыл, навсегда уже глядя в небо. У монастырской башни лежали штабс-капитан Рыул с торчащим из шеи ножом и негоциант, негласно возглавлявший крымских греков, Аргиропуло, — с развороченною головой. Под стеной, под выцветшими ликами с золотыми блинами набекрень, лежал на боку, уставившись на сосновый росток, сапожник Аркадий Стеклов.
Самым мерзким оказалось выдумывать генералу Раевскому историю о разбойниках (какие, действительно, в этих краях попадались), убивших двоих военных, и убитых Николаем Раевским-младшим. Подождав, когда Раевские отъедут от злополучных развалин, Француз вывел из лесу Никиту; вместе они кое-как похоронили Аркадия, завалив тело камнями, выбитыми из стены. На кресте, связанном из сосновых веток, Александр вырезал: «здесь покоится раб Божий Аркадий Стеклов, сапожник». Хотел приписать «павший безвинною жертвою» или «павший в бою» или «павший жертвою человеческой глупости», но подумал: зачем?
(Потом, уже из Симферополя, Пушкин послал в Юрзуф человека с тем, чтобы тот нашёл жену (вдову) Стеклова и передал ей сорок рублей и на словах: что муж её, Аркадий, погиб геройски, выполняя секретное поручение Его Императорского Величества. Легче на душе от этого не стало.)
В это время было написано и отправлено -
Письмо, о котором Пушкин не знал:
«Милостивый государь Павел Иванович,
Не сочтите моё повторное к Вам обращение грубостью, намерения мои до того честны, что я, будучи увлёчен ими, не могу не разделить их с Вами, кого считаю человеком одного со мной образа мысли. Вам известно, в Греции может случиться революция, это достойный пример для наших соотечественников, с тем различием, что грекам выпало счастье бороться с пришедшими к ним османами, нам же предстоит подняться против собственной же власти. Революция в Греции может, однако, помочь нам с нашим делом иначе. Если к грекам примкнут и русские, мыслящие свободно, то Александру останется благословить их, что он не сделает, либо отвергнуть. Этот случай будет, мне кажется, подходить нам. Иные, прежде активно не поддержавшие бы идеи русской демократии, теперь, оказавшись в немилости, бросятся к нам, готовым их принять. Я имею в виду, например, И.Каподистриа, благоволящего грекам, но рассудительного в своей службе и оттого бездействующего. Надеюсь встретиться с Вами и остальными, я направляюсь на юг и наверно буду искать с Вами встречи.
Остаюсь Вашим верным сторонником,
Искренне Ваш
Кн. К.»