Странствия по двум мирам
Шрифт:
Брат Бернат вновь обернулся к Тафуру. В руках он держал склянку с янтарной жидкостью.
– Рана перестала гноиться, но я накапаю еще немного камфары, чтобы она не так чесалась. Если ваша милость не возражает, я не буду снимать повязку, а то мне с вашими руками не справиться. Три дня отдыха, бульон, хлеб, а после можете снова отправляться мстить за оскорбления и восстанавливать справедливость.
Тафур дал себя перевязать и с невеселыми мыслями улегся на койку. Он поступил безрассудно. Чистым безумием было преследовать генуэзцев, и даже не потому, что он рисковал своей жизнью, а потому, что от его благополучия зависело слишком многое. А если бы его сбросили за борт вместе с цирконом и письмом герцога? Никто бы не узнал о его судьбе ни во Флоренции, ни в Санлукаре. Хотя, по правде говоря, во Флоренции и некому ждать от него вестей, кроме каноника. Впрочем, Фичино строго-настрого запретил ему писать.
– Брат
Госпитальер приподнял голову над сумкой, куда начал складывать свои вещи:
– Если это не идет вразрез с моими медицинскими рекомендациями, то вы можете на меня рассчитывать.
Тафур вновь испытующе взглянул в глаза арагонцу. Кому-то надо довериться. После того скандала, что он устроил в трюме, шкипер Маркус, должно быть, уже не испытывает к нему былого уважения.
– Мне необходимо срочно отправить письмо в Испанию, и я хотел бы попросить вас помочь мне в этом, поскольку я не могу сойти на берег в ближайшем порту. Разумеется, если это вас не слишком затруднит.
– Нисколько, ваша милость, нисколько… Жаль только, что вы не сказали мне о вашей нужде раньше, когда мы еще не отплыли с Корфу. Я сам сегодня утром отослал письма моему знакомому в Италию.
Тафуру показалось, что он ослышался.
– Я полагал, мы достигнем Корфу только в четверг, брат мой. Или в среду к вечеру, то бишь завтра.
Арагонец уставился на него с таким видом, будто внезапно засомневался в успехе своего лечения.
– Сегодня пятница, дон Педро. Вторая пятница Великого поста. Скоро сюда придет капеллан флотилии, чтобы причастить вас и исповедать.
Так, значит, он провалялся в лихорадке три дня и три ночи. Только Провидение спасло его. По-видимому, Господь бережет его для иных дел.
Я не осмелился бы просить у тебя прощения за столь долгое молчание, случись оно по моей вине. Я был болен и только сегодня снова чувствую себя здоровым благодаря заботам одного рыцаря, сведущего в медицине, который плывет вместе с нами. Прости, что сообщаю тебе об этом так вдруг, но точно так же вдруг и я оказался в постели в тот последний вечер, когда писал тебе письмо, а потому предпочитаю сразу покончить с этим и не держать тебя в неведении. Меня свалила лихорадка, которую я подхватил еще на суше, и предвестником ее была страшная слабость, которую я приписывал морской болезни. Но сейчас я уже совсем поправился и сегодня, впервые после шести дней заточения в каюте, поднялся на палубу. Пишу тебе, наслаждаясь солнечным светом и поистине целительным ветром, увлекающим нас все дальше на восток. Завтра или послезавтра я уже смогу сойти на берег, хотя больших портов нам уже не встретится до самого Родоса.
О, если бы я мог перенести тебя на крыльях ангела прямо на Родос вместо того, чтобы описывать мои последние дни. В них не было ничего примечательного, так что и рассказывать почти не о чем – разве что о том, как я долгими часами лежал на койке и разглядывал щели в потолке, сквозь которые в каюту просачивались солнечные лучи. Но и описать свое состояние я тоже не мог, ибо, как только брал в руку перо, все начинало плыть перед глазами. Моей единственной отрадой было присутствие того самого врача, не оставляющего меня с самого начала моей болезни, изгоняя лихорадку с помощью мазей, бальзамов и порошков. Он рыцарь ордена святого Иоанна, арагонец по происхождению, и здесь Господь вновь сжалился надо мною, послав мне лекаря, говорящего на языке, родственном нашему. Зовут его Бернат Сальвадор, и это имя как нельзя лучше ему подходит 19 .
19
«Сальвадор» означает по-испански «спаситель».
Скверно лечится тот, кто все время говорит о своих недугах, как сказал бы Мануэль Бенассар. Я вовсе не хвастаюсь своими хворями, просто мне нечем наполнить для тебя эти потерянные дни. К счастью, два последних дня были получше, я начал выздоравливать, и Бернат Сальвадор изменил свое первоначальное предписание, позволив мне на третий день встать с постели. Сегодня утром на палубе ко мне подходили шкипер и прочие рыцари, они обнимали меня и были со мной весьма любезны и обходительны. У подножия мачты мне поставили бочонок, на нем я сейчас сижу и пишу тебе письмо, в то время как мимо проплывают греческие земли. Говорят, здесь можно увидеть дельфинов, и я на это очень надеюсь,
Да, Кармен, мы уже в Греции. Вернее сказать, у ее берегов. Дует легкий попутный ветерок, по-моему, именно его греки называют зефиром. Шкипер стоит у штурвала, сбоку от меня, и называет мне места, мимо которых мы проплываем. Например, возвещает с сугубой торжественностью: «Патрасский залив! Владение деспота Мореи, завоевание и рубеж Империи!»
Этот деспот и есть сам император, здесь его так именуют, а Морея – это полуостров на юге Греции, названный так потому, что его берега напоминают по форме лист шелковицы 20 . Мне сказал об этом шкипер, потому что сам я видел вдалеке только две косы, выдававшиеся в море и почти соединявшиеся между собой. Что же касается «завоевания и рубежа», то это всего лишь горестные воспоминания, ибо от Империи камня на камне не осталось, а ее былые границы стали границами Великого Турка. Именно поэтому мы и не хотим приближаться к берегу.
20
Тафур выводит название Мореи из испанского слова «moral», что означает «шелковица, тутовое дерево».
Подумать только, вся эта обширная страна принадлежала грекам, здесь жили их мудрецы, их герои, их боги. А море здесь было единым mare nostrum 21 римлян и простиралось с востока на запад, а сегодня служит рубежом между двумя мирами, которые почти соприкасаются, но не желают видеть друг друга. С каждой милей, остающейся позади, я вспоминаю все новые истории и легенды, которые нам рассказывал Бенассар, а я потом пересказывал тебе. От этих берегов некогда отплыл царь Агамемнон вместе с Менелаем и его ахейцами, чтобы освободить Елену Прекрасную, похищенную Парисом и увезенную им в Трою. В этих краях проходила одиссея хитроумного Улисса, здесь слагал свои песни слепой Гомер.
21
Наше море (лат.).
Ты можешь счесть меня пустым сочинителем, но подожди, я стану еще и героем, ведь для этого мне нужно всего лишь плыть дальше, сидя верхом на бочонке. Мне немного взгрустнулось, отчасти из-за болезни, изрядно нарушившей мое душевное спокойствие. Вечер спускается над островами, рассыпанными в Эгейском море. Некоторые из них представляют собой голые скалы, зато другие предстают во всей красе, позволяя любоваться живописными холмами и зелеными долинами. Иногда солнце скрывается на время за каким-нибудь островком, и тогда кажется, что там уже наступила ночь, хотя на других островах все еще царит день. На берегу лежат перевернутые рыбацкие лодки, белые домишки лепятся по склонам гор, как у нас в Андалузии. Свет медленно меркнет, наступает полумрак, как у нас возле дворца, когда стоишь под кипарисами. Я продолжаю писать, а светом мне служит память о тебе, и мне представляется, как ты в эти самые минуты любуешься вечерними красками в далеком Санлукаре.
Видит Бог, так и хочется сию же минуту сойти с корабля на берег, чтобы встретить тебя в саду за кипарисами, на одном из этих странных островков. Кажется, что ты совсем рядом, хотя на самом деле я нахожусь сейчас очень далеко от тебя. От этого мне становится грустно, а еще грустно от того, что я обязан тебе сообщить. По прибытии на Родос, любезная Кармен, я должен отправиться дальше на Восток. Я не объявлял тебе об этом раньше, боясь лишиться твоего расположения, но отправляться в столь рискованное путешествие, не предупредив тебя, я тоже не могу. Я должен выполнить свой долг перед моими предками, как я тебе уже не раз говорил. Есть у меня и еще одно обязательство, возникшее по пути сюда, – перед банкирами Медичи, которые дали мне некое поручение, о коем я не могу распространяться, скажу только, что, ежели Господь позволит мне его выполнить, весь мир будет немало поражен. Сеньор герцог, мой господин, будучи уже осведомлен об этом, не запретил мне участвовать в сем предприятии, а значит, пути назад нет. Если я выполню свой долг, это станет доказательством моих достоинств и предметом гордости для моих детей, подобно тому, как я горжусь подвигами моих предков.