Странствия Шута
Шрифт:
У меня было лишь одно вероятное объяснение.
– Булен говорил, что они посчитали Пчелку тем самым мальчиком, которого они искали. Нежданным Сыном.
Он нахмурился, испугавшись.
– Ты думаешь, такое возможно? Твоя дочь выглядит, как мальчик?
– Не для меня, – отрезал я. Затем мне пришлось добавить:
– Но она не любит оборки и ленточки. И она не самая женственная из маленьких девочек.
Я подумал о ней, одетой в тунику и гамаши с грязными коленками. И с обрезанными в знак скорби волосами.
– Я возвращаюсь в Баккип, – к своему удивлению, заявил я.
– Зачем? – изумился Чейд.
– Затем, что мне надо поговорить с Шутом. Нужно рассказать ему обо всем, что случилось здесь, описать этих
Я боялся признаться себе в том, что мне страшно услышать, как будут вспоминать произошедшее остальные слуги с кухни, и в особенности маленькая Элм. Некоторые конюшие начинали бессвязно и пугающе бормотать, когда им дали чай и заставили вспомнить - что они пережили. Целые семьи были вырезаны во время бойни в конюшне. С каждым слугой, вернувшимся к пережитому ужасу, бесконечный шепот "забудь, забудь, забудь" стихал. Даже те, кто еще не пил чай, выглядели встревоженными, а с каждым человеком, входившим в мой кабинет и покидавшем его рыдающим, притихшим или измученным, атмосфера ужаса в поместье росла. Когда я недавно вышел из кабинета и прошел по другим помещениям, то заметил, что слуги смотрят на выломанные двери и изрезанные гобелены так, словно все еще находятся в шоке, пытаясь осознать пережитое и как-то с этим свыкнуться.
Чейд откашлялся, привлекая мое внимание.
– Мы вернемся в Баккип вместе. Предлагаю собрать всех оставшихся слуг после ужина и предложить им чай всем вместе. Можно будет спросить о чем-то более подробном – о внешности захватчиков и участи Шайн и Пчелки. Сомневаюсь, что можно узнать что-то новое, но было бы глупо упустить шанс. Вдруг кто-то из них сможет дать еще один намек на то, с чем мы столкнулись.
Он был прав, и это меня возмущало. Я терзался желанием сделать что-то большее, чем сидеть и слушать, как жестоко обошлись с моими людьми. Не было сил оставаться там, потому я с извинением покинул его чаепития. В любом случае, если он обнаружит что-нибудь очень важное, то позовет меня. Я решил проверить, удобно ли устроили Олуха, и есть ли ему чем заняться, и обнаружил его в компании Фитца Виджиланта. "Нет, Ланта", - напомнил я себе. Он бастард, но никогда не был Виджилантом.
Эти двое были хорошо знакомы с тех времен, когда жили в Баккипе, и мне понравилось, что Олух, кажется, был искренне симпатичен Ланту. Сам Лант, несколько притихший, сидел в кресле, а Олуху дал порисовать на восковых дощечках, которые мы покупали для учеников. Тот был явно очарован этим занятием и с удовольствием наблюдал, как воск на дощечках медленно разглаживается, скрывая написанные слова.
Я оставил их и медленно побрел по Ивовому Лесу. Однако мне негде было спрятаться от той катастрофы, которая обрушилась на поместье. Лица встреченных слуг были бледными и встревоженными, повсюду меня окружали бесцельно сломанные налетчиками вещи, которые были слишком велики для того, чтобы они могли унести их с собой. Ослепленные забывчивостью, мои люди ничего не убрали и не починили. Арка из капель крови на стене говорила о чьей-то смерти, а я даже не знал, чьей...
"Мои люди и мой дом", - сказал бы я раньше. Я был горд тем, как заботился о здешних людях, хорошо им платил и хорошо с ними обращался. А сейчас эта иллюзия была раздавлена как хрупкое яйцо. Мне не удалось их защитить. Красивая радуга комнат, которую мы восстановили для Пчелки и Шайн, казалась теперь бесполезным тщеславием. Сердце моего дома было украдено, и я даже не мог заставить себя прийти на засыпанную снегом могилу Молли. Я с треском провалился и как хозяин, и как отец. Я стал неопрятным и беспечным, распустил охрану до того, что она ничего не защитила. Я не мог отделить стыд от страха, который ворочался и терзал мои внутренности. Была ли Пчелка жива,
Кроме того, надо было что-то делать с моими людьми, слонявшимися по поместью. Я посчитал, что работа будет единственным способом занять их и отвлечь от горестных мыслей, и нашел каждому дело. Надо было проверить оставшихся лошадей во временных стойлах, добравшись туда, я обнаружил собравшихся там конюших. Мы поговорили о наших потерях, и я внимательно выслушал все, что они хотели мне поведать. Никто меня не винил, и все же это снова раздуло в пламя угли моего стыда и вины. Я назначил Синча старшим конюшим Ивового Леса. Он был в подчинении у Таллермана, и я оценил скупой кивок Персиверанса относительно моего решения. Я дал ему полномочия послать за плотниками с материалами и приказом очистить сгоревшее здание.
– Мы разожжем костер и дадим догореть развалинам, – сообщил он мне. – Там тела людей вместе с останками животными, за которыми они ухаживали. Дадим им вместе догореть дотла, но в этот раз, пока они горят, мы будем помнить, кем они были.
Я поблагодарил его. Мои волосы все еще были слишком коротки после того, как я обрезал их в знак скорби по Молли; я даже не мог завязать их в воинский хвост. Но я срезал ножом самую длинную прядь, какую смог, и отдал ей Синчу, попросив убедиться, что ее тоже сожгут, когда снова разведут пламя на месте конюшен. Он торжественно принял мой символ скорби и пообещал, что сожжет ее вместе со своей прядью.
Я спросил о смотрителе почтовых птиц, им оказалась девушка лет четырнадцати, она сказала, что этим занимались ее родители, и теперь это будет ее обязанностью. Робкий юноша из конюшен добавил, что обязательно поможет ей прибраться в голубятне, и девушка с благодарностью приняла его предложение.
Так все и пошло. Диксон все еще был блаженно забывчив, но большинство слуг стали возвращаться к своей работе. К тому времени, как я вернулся в поместье, несколько испорченных гобеленов уже убрали, а двери парадного входа временно починили, чтобы их можно было полностью закрыть.
Ужин был мрачным. Капитан роустеров присоединился к нам за столом со своим лейтенантом. Капитан Стаут был мне ровесником и с запозданием понял, что Том Баджерлок и Фитц Чивэл Видящий – это одно и то же лицо. Он удивил меня, вспомнив мои заслуги в сражениях с перекованными во время войны Красных Кораблей.
– Эта работа была грязной и кровавой. И опасной. Тогда я вами восхищался. Но не всегда восхищался в последующие годы, хотя и знал о твердости вашего характера.
Он говорил честно и прямо. Стаут уже два года был командиром роустеров и многое сделал, чтобы создать из них нечто большее, чем банда разбойников и конокрадов.
А вот его лейтенант Крафти был человеком другого сорта. Он казался вполне довольным собой, улыбался и подмигивал каждой служанке, которая осмеливалась выйти в холл. Однако, их коробили или сильно пугали его грубые попытки флиртовать. Кажется, такая реакция сперва озадачила его, а потом и вовсе оскорбила. Еда, что нам подали, была проще некуда – продукты из сильно опустошенной кладовой. Капитан страдальчески посмотрел на Крафти, когда тот сделал замечание, что в Оленьем замке кормили и то лучше. Я еле сдержался, очень хотелось ответить, что в Ивовом Лесу привыкли к лучшим манерам. Слуги неловко выполняли свои обязанности, им явно с трудом удавалось сосредоточиться, и я был в тихой ярости, наблюдая слабо скрываемое презрение Крафти к нашему сельскому гостеприимству.