Странствующий

Петров Александр

После того сна задумал Даниил Переяславский построить храм почившим в неизвестности святым людям. А название ему дал такое: «Во имя Всех святых».

3/4 Так, говоришь, преподобный Даниил на себе носил покойников на погост? 3/4 вопрошает Валерий. 3/4 А давай и мы так поступим.

Собираем косточки в три полиэтиленовых пакета, взваливаем на спины и несем. Нам-то еще повезло: найденные останки тленных запахов не имеют. И все-таки тяжело. Приходится останавливаться на привал, но очень короткий, потому что день вслед за солнцем катится к ночи. Идем, идем, а признаков

жилья не наблюдается. В душе зарождается чувство оставленности и одиночества человека в этом обреченном мире, где от смерти никому никуда не деться. Где боль и страдания таскаются постоянными спутниками за каждым человеком. Возможно, это чувство усиливает тяжесть от костей и сопутствующая ей физическая ощутимость близости смерти.

3/4 Скажи, Валерий, ты страдаешь от одиночества?

3/4 Раньше да, теперь уже нет.

3/4 Привык?

3/4 Нет. Смирился с этим. Да и вера со временем укрепляется. Сейчас я начинаю понимать, почему христианин не может быть одиноким. Потому что он постоянно чувствует любовь Господа, Пресвятой Богородицы, Святых, Ангела-хранителя. А раньше я все больше искал любовь среди людей, но получал только скорби. Может быть, мне не повезло найти родственную душу. А может, и не нашел по Промыслу Божиему, чтобы научиться мне Творца своего любить и верить Ему. А что, тебя тяготит одиночество?

3/4 Иногда. Значит, в такие минуты во мне любовь охладевает?

3/4 Да, наверное. Если имеешь любовь к Богу хотя бы с десятину горчичного зернышка, то это наполняет тебя всего без остатка. Из души вытесняется все темное. Ты весь переполняешься любовью и изливаешь ее на ближних. И самое лучшее в такие минуты 3/4 аскетическое сокрытие радости и потайная молитва за людей.

3/4 Благодарю. Ты меня убедил в собственных подозрениях.

Неотвратимо наступает ночь, на землю опускаются зыбкие прохладные сумерки, а мы еще в пути. И вот, как мираж в пустыне, «аки тать в нощи» 3/4 перед нами из-за лысого пригорка вырастает хутор в три дома. Трясу головой на всякий случай, крещусь 3/4 нет, не растаял.

В одной избе, самой крайней, в окне свет горит. Стучимся. За дверью слышится какое-то невнятное бормотание, шевеление, шаркающие шаги. В несколько секунд в моей голове проносятся сцены из гоголевского «Вия» и рассказы о колдунах. И если бы не спокойствие моего попутчика, страх мой вряд ли имел бы границы. Наконец, дверь со скрипом открывается, из сумрака сеней на полусумрак порога ступает согнутая старушонка, опираясь на палочку. Валерий прибли­жается к ней, она в упор разглядывает иконы на его груди и молча впускает нас в дом.

Кости в пакетах оставляем в сенях у двери. Минуем темные сени и входим в горницу, освещенную лишь свечой на столе и лампадкой у Красного угла. Крестимся, кланяемся иконам. Старушка внимательно нас разглядывает, выгнув по-черепашьи шею.

3/4 Садитесь за стол, 3/4 произносит она хрипловато. 3/4 Я сейчас.

Скрывается за кухонной занавеской и гремит посудой. Мы садимся за стол у окна. Наконец, старушка выносит чашку с огурцами и чугунок с холодной картошкой в мундире. Ставит на стол:

3/4 На здоровьице.

Мы встаем и молимся. Она медленно крестится и тоже присаживается за стол. До чего же вкусна холодная картошка, когда голоден. А уж огурцы 3/4 деликатес, да и только. Проглотив несколько

картофелин, притупляю голод животный. Но не голод познаний.

3/4 Бабушка, ты одна живешь? 3/4 спрашиваю как можно мягче.

3/4 Почему одна? 3/4 показывает на иконы. 3/4 Видишь: с Богом.

3/4 А в соседних домах кто есть?

3/4 Кто и был, 3/4 в город подались или умерли. Одна я здесь. С Богом.

3/4 Так мы тебе молитву прервали?

3/4 Какая у меня молитва, когда я почти слепая 3/4 одни поклоны остались.

3/4 А в церковь ходишь?

3/4 Хожу по праздникам. Вон, через лес напрямую четыре километра всего. Батюшка там добрый. Свечки и маслице за так мне дает.

3/4 Поди, зимой-то страшно? Темно ведь.

3/4 Когда-то страшно было. Волки матерые окрест бегают. Следы от них большущие, как коровьи. И глазищами зелеными горят. Как не страшно? 3/4 старушка ерзает, наконец, полушепотом говорит: 3/4 Так меня как научили-то разумные люди? Привесь, говорят, икону Николы Чудотворца на грудь 3/4 вот как у друга твоего 3/4 и ничего не бойся. А когда подступают эти… матерые с зелеными глазищами, шепчу: «Никола Чудотворец, подсоби до церкви живой дойти!», 3/4 и дохожу.

3/4 Бабушка, а кто тебе по хозяйству помогает? Дрова, там, поколоть, воду принести?

3/4 Никто. Воду еще сама ношу. Много ли мне надо? На неделю несколько ведер. А вот с дровами уже все 3/4 откололась. Без дров живу.

3/4 А как же щи варишь?

3/4 На щи да картошку хворосту в лесу наберу маленько 3/4 хватает.

3/4 А зимой дом как обогреваешь?

3/4 Никак. Оденусь потеплей и дышу.

3/4 А если мороз сильный?

3/4 Ничего, привыкла. Потеплей повяжусь, одеялками обложусь 3/4 и на боковую. Знаешь, как в мороз спится сладко! Как мишке в берлоге.

Лежу на печи и удивляюсь, до чего же человеку на самом деле мало надо. Мне и за собой приходилось замечать, как иногда быстро переключаюсь от капризов избалованного горожанина до аскезы подвижника. Случается это, когда попадаю в новые условия, где быт отодвигается на задний план, а первое место занимает потребность спасения души. Или, скажем, необходимость просто выжить. Впрочем, это одно и то же.

Солдат в окопе, который отстреливается от лезущих со всех сторон врагов, 3/4 он-то вряд ли размышляет о новинках моды или меню ближайшего ресторана. Ему лишь бы отстреляться и выжить, хоть грязным, хоть вшивым, хоть раненым. Но чем в своей земной жизни отличается любой человек от воина? У солдата война видимая, убивающая всего-то тело. А у каждого земного человека 3/4 битва духовная, поражение в которой убивает душу, и навечно.

Ночью сознание нерешительно колеблется на грани между явью и сном. Когда в немой тишине шелестят последние мысли, ревет шторм дыхания и раскатами грохочет пульс 3/4 снится мне, будто иду я в лохмотьях с холщовой сумой по некошеному полю по грудь в хлебном золоте. Босые ноги ступают по теплой мягкой земле. По груди бьют тяжелые колосья. Надо мной в синем небе пронзительно свистят птицы. Ладони растирают пшеничные зерна, пропуская мякину сквозь пальцы. Жую мучнистые зерна, запивая родниковой водой. Налетевший дождь пережидаю в огромной копне, зарывшись с головой в душистое шелестящее сено. И за все пою радостную благодарность Господу моему.