Страшная Мария
Шрифт:
Пастух бросил на Марию пытливый взгляд. Скорей всего, он приглядывался, стоит ли шибко откровенничать, но Марии подумалось: уж не опознал ли он ее? Пастух продолжал:
— А Марья-то, сказывали, особливо для белых страшна. Потому ни пулей, ни шашкой не возьмешь ее.
«Ох, и этот примется трепаться о колдовстве!» — с досадой подумала Мария. Осточертели ей такие разговоры, но не станешь же сейчас убеждать, что не такая она, Мария Федотова.
— Только я так смекаю: всякие бесовские проделки тут зря приплетают, —
«Значит, не все еще на чертовщине помешались», — обрадовалась Мария. И хотя все еще оставалось неясным, опознал ее пастух или нет, Мария поняла, что он явно сочувствует партизанам. И это вызывало недоумение: почему же вчера он был столь неприветлив с Совриковым?
Будто отвечая на ее мысли, пастух как-то странно хмыкнул:
— Оно, по уму-то прикинуть, как страх шкуру охолодит, так и без вины язык онемеет. Доведись до меня…
Мария невольно хмыкнула от такого признания.
— Ты чего, паря? — сразу насторожился пастух, сделался хмурым.
— Да больно чудно, — нашлась Мария. — Я Марью эту за поворотом вон встретил и не убоялся, о телке спросил.
— А она чего?
— У тебя велела узнать, не прибилась ли к твоему стаду.
Пастух задумался, потом произнес озабоченно:
— Не зря, сдается, она крутится тут. Выслеживает, поди, куда и когда есаул двинется. Да только как бы ее самое не выследили. Ты бы, паря, тоже убирался подобру-поздорову. Не ровен час, нарвешься на беду. Есауловы конники шастают, отпевца вроде ищут…
— Какого отпевца? — вырвалось у Марии.
— А тебе это вроде и ни к чему, ты телку ищешь…
Здорово подцепил ее пастух. Но отступать было уже поздно. Теперь все решали мгновения. Если пастух прикинулся сочувствующим, он призовет на помощь тех есауловских конников, о которых помянул. Кто знает, может быть, они затаились рядом, в березнике. А если не подымет, надо рискнуть, открыться.
— Телка — это придумка. Меня Мария к тебе послала, — сказала Мария, видя, что пастух не паникует.
— А я давно, паря, смекнул, — пастух усмехнулся победно. — Ларивон-то Аверьянов — тоже пастух. И сыновья у него ходят в подпасках. А конь у тебя не пастушеский. Гляди, лопатки-то вытерты. Значит, кобыленка из хомута не вылазила, а у пастуха конь все лето под седлом.
«Но кобыла-то впрямь Пантюхи Аверьянова! — подмывало Марию сказать чистую правду. — Значит, он приехал не на своей».
— И опять же — не партизанский. В партизаны идут — коня куют. Неподкованный много не набегает, живо копыта до мяса сдерет… Пантюха-то ты Пантюха, да послали тебя не за телкой. Вот и
Значит, все-таки не узнал! А еще важнее — не выдаст. И Мария уже без опаски потребовала:
— Тогда не крути, говори, какого отпевца беляки ждут.
— Да коновала нашего так прозвали. Попы-то ныне из-за церковной ограды не вылазят, а людей по деревням поболе прежнего мрет, вот коновал и ездит — усопших отпевает заместо попа. Отпевцом и прозвали.
— А чего есаулу этого коновала-отпевца ждать? Солдат, что ли, убитых отпевать?
— Откуда мне знать? — заладил свое пастух.
«Ну, заупрямился — с места не сдвинешь, — подумала Мария. — Попробуем-ка иначе…»
— Верно, есаул тебе не докладывает. Но глаз-то у тебя приметливый. Небось, сразу узрил, что конь у меня некован, что в хомуте, а не под седлом ходил. И как-то смекнул ты, что не телка нужна. Так, поди, и тут чего-то приметил…
— Да уж не без того, — горделиво приосанился пастух. — Хоть есаул мне не докладывает, а смекнул я: как отпевец проедет, так колчаковцы за партизанами кидаются… Вот и выходит: ждут, стало быть.
«Неужели тот самый дед Авдей, о котором говорит Пантюха? — Марию даже в жар кинуло. — Ох, пастух, ох, молодец! Вывел ты, кажется, на тайную тропочку. Теперь бы только этого отпевца перехватить!»
— Так нынче, приметил, этого отпевца опять ждут?
— Чего не ведаю, того не ведаю. А смекаю — ныне. Вчера отпевец уехал. Спозаранок сегодня колчаки коней оседлали, но никуда не едут, в оградах торчат. И дозорные переодетые вокруг деревни рыскают… Так рази не ждут? А дождутся — сразу понесутся, как полоумные.
— А какой этот отпевец сам из себя?
— Старик приметный. Седой весь, а могутной, будто парень в соку. Даже не седой, а синий будто.
«Он! Он! Он! — стучало в голове у Марии. — Значит, в Бруснянке тоже за нами следил».
— Послушай, — спросила она пастуха, — а как зовут того отпевца?
— Так и зовут: коновал Михайла, а то просто отпевец.
— Михайла?
— Ну…
— По какой дороге он поедет?
— А смекай. Где партизаны, с той стороны и может появиться. Только христом-богом молю: не впутывай ты меня в это дело, — опять помрачнел пастух.
— Ладно, батя, не бойся, не выдам.
Мария не спеша поехала к березнякам. Пастух остановил ее.
— Паря, эй, паря! А телку-то возьми-ка мою рыжую. Гони поперед себя — больше веры будет. После отпустишь, сама вернется. А не вернется — бог с ней. Головы люди теряют, да и то не жалеют.
Пастух отбил от стада рыжую телку, и Мария погнала ее впереди себя по опушке березников вблизи дороги. Телка все время порывалась вернуться в стадо, Мария ни на минуту не спускала с нее глаз, но в то же время лихорадочно обдумывала, как ей поступить с этим отпевцем.