Страшная Мария
Шрифт:
— Без паники! За мной!
Есаул понял: отряда больше нет. И людей нет. А мчатся, спасаются, припав к гривам коней, обезумевшие звери. Натворили они людям столько зла, что знали: никакой им пощады не будет. И таким же загнанным зверем почувствовал есаул себя. Однако спасаться позорным бегством вместе с этим беспорядочно удирающим стадом он не хотел.
Резко осадив коня, повернулся лицом к накатывавшейся на него партизанской лавине. Почти совсем рассвело, и есаул отчетливо увидел красные банты на шапках, яростные лица мужиков и орущие
— Хватай живьем! — раздался выкрик Ванюхи.
Есаул резко вскинул наган. Но выстрелил не в Ванюху и не в Марию.
— Ваша взяла! — бросил он. И пустил пулю себе в висок.
Конь есаула, едва всадник свалился с седла, развернулся и поскакал впереди партизанского отряда, словно дорогу показывал.
Так вслед за есауловским конем партизаны ворвались в Медунцовку. Но группа отступавших карателей не задержалась здесь, помчалась в Высокогорское, где остался тыловой заслон из милиции и кулацкой дружины. Немного опомнившись, партизаны решили дождаться коммунара.
Путилин не потерял головы от азарта погони. Он остался на месте засады с двумя взводами, расстрелявшими белых конников. Прежде всего велел собрать бесценное для партизан оружие убитых и раненых карателей, переловить уцелевших коней. И лишь после этого поспешил в Медунцовку.
…Шли дни. Продолжались стычки с колчаковцами. На смену отряду Петуха появились другие карательные отряды беляков. Но теперь уже партизаны Путилина меньше прятались, чаще держали инициативу в своих руках. Держа связь с основными партизанскими силами Причумышья, отряд креп, наливался силами.
Красная Армия, перевалив через Урал, гнала полчища адмирала Колчака по сибирским просторам. Приспела пора повсеместно очищать родную землю от белогвардейской погани.
Партизаны с ходу захватили Высокогорское. Колчаковцы укрылись в церкви. Одолеть штурмом не удалось. Церковь стояла за крепкой кирпичной оградой, поверх которой поднималась узорчатая железная решетка. Конечно, и за этой оградой, за толстыми церковными стенами беляки бы не удержались. Остановила партизан большая площадь. С колокольни она прочесывалась пулеметным огнем, а лезть на рожон партизаны не хотели. Решено было взять колчаковцев измором.
Плотно обложили зверя. Но он огрызался. Из церковных окон и с колокольни все четыре улицы села, выходящие на площадь, простреливались во всю их длину. Жители оказались на мушке у врага.
Вместе с колчаковскими офицерами и солдатами в церкви засели местные богатеи. Там же были и насильно мобилизованные мужики. Если одни палили для близиру, то другие вели прицельный огонь. Стреляли и в женщин, и в детей.
На партизанском совете постановили все население эвакуировать в ближние деревни. Под покровом ночи из села тронулись скрипучие телеги, груженные
Мария в ту ночь возвращалась из другого отряда, куда ездила для связи. Сопровождал ее, как обычно, Ванюха Совриков.
Телеги беженцев запрудили дорогу. Чтобы не глотать пыль, а главное, не слышать детского плача, которого Мария теперь не выносила, они свернули с дороги в сторону. Ехали сначала полем, затем выбрались на заросший проселок.
Наступило утро. Однако рассветало еще плохо. Небо застилали тяжелые тучи, сыпала мокрая крупа, резкая, с ветром.
— Здоровенная туча катит! — весело воскликнул Ванюха.
— Чему радуешься-то? — усмехнулась Мария.
— Когда бог гневается, у меня это душу веселит. А ты боишься?
Нет, она не боялась. Но и вымокнуть под слякотью — мало приятного. И она подстегнула коня.
— Значит, побежали? — еще веселее, почти азартно крикнул Ванюха.
Как и все партизаны, он никогда не говорил «поехали». Ехать в его понятии значило — тащиться шагом на груженой телеге.
Кони были резвые, сразу взяли в намет. Однако Мария внезапно осадила своего Игреньку, схватилась за голову, сжала ладонями, словно она разваливалась.
Марии опять почудился крик дочки. Тот самый, когда Танюшка ударилась о порог… Долго этот крик преследовал Марию. Часто слышала она его во сне, просыпалась, как от удара. Но постепенно в беспощадной мести карателям находила успокоение. Страшные видения стали мучить меньше… И вот сейчас откуда-то снизу, будто из-под брюха коня, вновь раздался явственный вскрик ребенка. У Марии оборвалось сердце, она со страхом подумала, не сходит ли с ума.
Заметив, что Мария отстала, Ванюха подскакал к ней, спросил с беспокойством:
— Что случилось?
Мария не ответила. Ванюха оглянулся по сторонам, прислушался, пытаясь уяснить причину странного поведения Марии.
— Слышь-ка, хлюпает вроде… — пробормотал он озадаченно.
— Что хлюпает? — сердито спросила Мария. — Вечно ты несешь околесицу. И впрямь «соври-голова»!
— Чего я мелю? — обиделся Ванюха. — Я же слышу — хлюпает… Дите вроде, там вон, под кустом…
Мария уже не слушала Ванюху. Она мигом выметнулась из седла, бросилась к кусту, оголенному, с немногими побуревшими, еще не обитыми ветром листочками.
Хотя не совсем рассвело, Мария сразу увидела желтый сверток. Наклонилась, подняла.
В домотканом одеяльце действительно был закутан ребенок. Отчаянно крича, он, видимо, сорвал голос и теперь только всхлипывал. Даже не всхлипывал, а словно захлебывался воздухом.
Подбежал Ванюха.
— Экое диво! Кто ж его тут кинул?
Мария побаюкала ребенка на руках, прижала к себе. Он успокоился, стал искать губами грудь.
— Мать моя, еще сосунок. Вот это находка! — весело рассмеялся Ванюха. — А не беженцы ли его обронили? Вот драпали так драпали. Хватятся, а ребеночка — фьють!