Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шрифт:
— Государь! Татары своих бьют!
— Что?! — изумился Иван.
— Как есть бьют! — подтвердил возле входа в шатёр князь Горбатый-Шуйский. Это он со своими сумел захватить почти четыре сотни пленных. — Кричат, чтоб лучше гибли от своей чистой руки, чем от нечистой христианской!
Зубы Ивана скрипнули от злости.
— Хотят гибели своих?! Пусть видят её! Всех перебить немедля у них на виду! — Царь обернулся к Курбскому: — Больше с ними не возиться, пленных не брать! И с подкопом поторопитесь!
Казанцы-перебежчики
Орудуя заступом, Хотюня размышлял, тихо разговаривая сам с собой. Кто бы эту Казань трогал, если бы они не налезали всякий год на русские города, что ближе к Москве! Царь Иван Васильевич хотя и молод, а, говорят, разумен. Сколько раз казанцам предлагал своего Шигалея, чтоб только жили тихо и русских не убивали, не полонили. Так нет ведь, басурманы проклятые, ни единого годка покоя от них не было! У Хотюни жену с малыми детками увели, пока он сам на торг во Владимир ездил. Сгинули, видать, в полоне Зорюшка и лапушки дочки-погодки. И сыпок пропал тоже... От воспоминаний о погибшей из-за насильников семье заступ в руках русича застучал злее.
Таких, как он, много, почти у всех, пришедших к Казани, родные погибли от рук басурманов, у каждого есть свой спрос с проклятых. Оттого и злы русские, оттого и не миновать расправы казанцам. Зря они не согласились встать под руку молодого царя Ивана, решилось бы всё добром. Нет, не захотели колени преклонить, прощенья за все свои злодеяния попросить. Русские, хотя и страшный счёт к казанцам имеют, но повинную голову меч не сечёт, простили бы небось. Так нет ведь! Закрылись проклятые в своём городе за стенами, даже оттуда пакостят как могут. Вот потому и не ждать им пощады, когда русские всё же возьмут Казань! И чтобы это случилось скорее, Хотюня и такие же, как он, долбят и долбят сырую землю, задыхаясь в подкопах, мечтая только об одном: расквитаться с обидчиками.
Выбравшись на поверхность, Хотюня долго сидел, глядя на крепкие стены Казани. Рядом тяжело опустился наземь такой же, как он, копатель Михей. Тоже посидел, вглядываясь вдаль, потом вздохнул:
— Слышь, Хотюня, я чего думаю...
— А? — устало отозвался тот.
— Мы колодезь нарушим, а там ведь тоже бабы с детьми...
— Ну? — подивился Хотюня. — Чего это, Михей? Ясно, что в городе баб с детишками
— Жалко их... А как на приступ пойдём, всех без разбору бить станем?
Хотюня ответил, не раздумывая:
— Я баб бить не стану. Хотя они наших не жалели!
— Так они басурманы, а мы русские!
— Ага, потому им можно моих было в полон угнать с верёвкой на шее?! Любого казанца, какого увижу, задушу своими руками! И баб бы их всех перебить, чтоб татей не рожали!
— Бабы не виноваты, — почему-то смущённо возразил Михей.
Хотюня вздохнул:
— Бабы нет. И детишки тоже. Да только старше станут, нам мстить начнут. А наши дети им...
— Будет ли конец этой мести?
— Нет. Пока род людской будет жив, не будет.
— А священник говорит, что прощать надобно уметь даже заклятому врагу...
— Вот пусть он и прощает! А я как своих детишек и жёнку вспомню, так никому простить не могу! Потому, как в город попаду, так не пощажу ни единого татя! — Кулаки Хотюни сжались так, что ногти впились в ладонь, оставив красные следы. Покосившись на пудовые кулаки товарища, Михей понял, что многим казанцам несдобровать при штурме, у многих русских кулаки вот так сжимались при мысли о мести насильникам.
Через пять суток князь Серебряный услышал в подкопе над головами голоса людей, пришедших за водой. Когда в подкопе взорвали 11 бочек пороху и вместе с тайником взлетела часть стены, особо горячие русские полки бросились в город. Царь едва удержал остальных от немедленного штурма.
— Царь Иван Васильевич, пошто не даёшь побить поганых? Многих уложили уже, чего же оставлять других?
— Подождать надобно, в малый пролом многими силами не войдёшь, только людей погубим.
Не знавшие о втором большом подкопе разводили руками: и чего ждать?
Тем временем на городские стены выходили местные колдуны и ворожеи, мерзко ругались, срамно показывали голые зады, размахивали тряпьём в сторону русских, выкрикивая какие-то заклинания. Сначала московитов такое чудачество смешило. Но единожды к князю Андрею Курбскому подошёл пушкарь и, кивнув в сторону изгалявшихся на стене казанцев, мрачно пробасил:
— Ныне кривляются, значит, к вечеру либо ветер, либо ливнем польёт...
Князь Андрей Курбский живо обернулся к пушкарю:
— Ты заметил?
Тот кивнул:
— Всякий раз так, княже. Проклятые ведьмаки они, чары поганые на нас насылают. Сколь раз уж было, сколь нас эти бесконечные дожди губили, что зимой, что вон летом.
Курбский метнулся к Ивану:
— Государь, вели молебны служить! И впрямь поганые свои чары на нас насылают!
Подумали вместе, действительно так получалось, никто из местных таких мерзких ливней не мог припомнить, какие всякий раз начинались, стоило русским подойти к Казани.