Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шрифт:
— Смотри, смотри! Какой же я царь, если на меня даже мужики внимания не обращают?!
— Полно тебе, — усмехнулась царица. — Откуда им нить, что это царский поезд? Отродясь никого в своей глуши не видали, вот и неинтересно им...
Царь руку отпустил, но всё же пробормотал:
— Сам себя государем не чувствую... Всё время под чьим-то приглядом хожу, то бояре смотрели, то теперь вон... эти... А толку-то?
Колесо поставили на место, поезд двинулся дальше. Больше Иван разговоров про глушь и невнимание к своей персоне не заводил, но, видно, упорно о том думал. По его лицу пробегали какие-то тени потаённых мыслей, чело то хмурилось, то вдруг расправлялось,
И царица, и сам Иван очень надеялись, что умное посоветует старец Вассиан, недаром же ему так доверял великий князь Василий.
Песношский монастырь мал и неухожен. А уж о келье Вассиана и подумать страшно. То, чего так боялся Адашев, случилось. Иван добрался и до обители, и до самого старца.
Вассиан был не просто в чести у великого князя Васи лия, на его коленях часто сиживал сам Иван, не понимая ещё ничего, слушал наставления, которые епископ давал княгине Елене. Неудобного старца усилиями бояр упекли в дальний монастырь, но волю его не сломили.
Обитель поразила Ивана строгостью и простотой бы та, мозолистыми руками его монахов и каким-то особым светом их лиц и глаз. Сам Вассиан давно уж из кельи не выходил, немощь старческая одолела, но навстречу цари) попробовал приподняться. Тот остановил:
— Не вставай, отче. Благослови, святой отец.
Приложился к руке. Монах перекрестил слабой высохшей кистью, но молчал. Пришлось Ивану снова первым говорить:
— Наставление мне твоё нужно, святой отец, как дальше жить...
Узкие сухие губы с трудом разлепились:
— У тебя советчиков вон сколько!
Царь в растерянности оглянулся на сверкавшего глазами Адашева и остальных, заслонивших своими телами вход в келью.
— А ты не поговоришь ли со мной?
— Поговорю, сын мой. Да только скажи другим, чтоб вышли, дышать нечем.
Стольник уходил с явной неохотой, но не подчиниться царскому приказу не смог. Оставшись наедине с Иваном, Вассиан попросил, чтоб закрыл дверь и наклонился к нему как можно ближе. Царь просьбе изумился, но вспомнил чудачества Максима Грека и решил, что этому старцу тоже пора на покой.
— Запомни, Иван, на всю жизнь запомни то, что я сейчас скажу! Коли хочешь быть сильным правителем, коли хочешь, чтобы по-твоему было, а не по их, — старец чуть кивнул в сторону двери, — то гони от себя прочь всех, кто умней! Ни одного умника вблизи не держи! Иначе не ты, а они твоим именем править станут! Они тобой крутят и крутить будут, как захотят, ты их холоп, а не они твои!
Старцу было тяжело говорить, рука вцепилась в одежду Ивана, притягивая его ближе. Царю даже стало не по себе: что с этими старцами? Один нелепостями стращает, другой вон какие речи ведёт.
— Ты не людьми, а Богом на царство приведён, значит, перед Богом лишь ответ держать должен. Любая твоя воля или мысль, она от Бога! Возьми Русь сильной рукой, твоя власть — Божья власть!
Долго говорил Вассиан, пока не обессилел. Многое царь и не запомнил даже, но главное запало в душу. Сам Иван был готов к таким речам, перекликались они с внушениями митрополита Макария о божественной
Вышел царь от старца в раздумье. Никто не слышал речей Вассиана, но все поняли, что сказал нечто важное. Самого Ивана было не узнать, даже Анастасия обеспокоилась:
— Ладно ли, Иван? Что старец сказал?
Муж улыбнулся в ответ:
Ладно, Настя, очень ладно. Многое он сказал, не всё и понял, но понял главное.
— Что?
Иван развёл руками:
— Пока и вымолвить не могу, только знаю, что как всё обдумаю, так и стану великим властителем!
Царица была довольна, если мужу хорошо, то и она рада. Кроме того, рядом не было надоедливого Сильвестра, которому не нравится всё, никаких развлечений не приемлет. Саму царицу корит за то, что часто тяжела ходит, мол, царя совращает на грех плотский! А как не рожать детей, ежели они с Иваном венчаны? И любят друг дружку. Только деткам Бог жизни не даёт, две доченьки были, но обе умерли, и слова «мама» не вымолвив. Одна надежда на сыночка Дмитрия да на тех, что ещё родятся. Они с Иваном молоды и крепки телом, дети ещё будут, и сыночки, и дочки, что бы там ни пел себе этот противный поп! После тех дней, когда царь был между жизнью и смертью, а Сильвестр попросту, как считала Настя, предал и его, и её с сыном, царица тихо ненавидела благовещенского попа. Только и знает, что укорять плотским грехом, а сам!.. До царицы уже доходили слухи, что содомскому греху подвержен Сильвестр. Может, и лгут, но дыма без огня не бывает. Противен ей поп, ох как противен. Точно чувствует Анастасия, что от него исходит дух предательства.
Да что чувствовать, если предал! После той злополучной ночи, когда решался вопрос, кому клятву верности давать, и сам Иван к Сильвестру переменился. Слушать его слушает, вроде и голову преклоняет, но взгляд уже не тот. И на исповедь к другому ходит. А царица уж тем более. Раньше, завидев Сильвестра, всё к ручке под благословение торопилась, чтоб осенил крестным знамением святой отец, а ныне и глаза в сторону отводит. Если б не любил без памяти Иван свою царицу, то давно бы ту со света сжили.
И всё шло хорошо, помолились от души, умных, святых людей послушали, Иван, кажется, голову выше держать стал, ведь услышал от Вассиана то, о чём сам втайне думал. Теперь торопился скорее в Москву.
Беда случилась на берегу Шексны, когда встали на ночной привал. На берегу уже были готовы столы со снедью, с ладьи скинули мостки, чтобы сошли на берег царь с царицей. Поначалу хотели маленького царевича оставить с мамкой на ладье, но потом кто-то распорядился нести и его. Иван сошёл под руку с братом Юрием, за ним следом царица со своей ближней мамкой, потом Адашев, ещё кто-то из бояр. Последней на сходни ступила мамка с царевичем на руках, завёрнутым в одеяльце. Её под руки поддерживали братья царицы.
Что случилось, никто и понять не мог. Только вдруг раздался треск и... сходни проломились под ногами женщины. Мамка полетела в воду, всё так же держа царевича на руках! Следом тут же метнулись стоявшие на берегу гриди, вытащили и женщину и младенца быстро, но если мамку ещё откачали, то мальчика не спасли. На Анастасию было страшно смотреть, она стояла, беспомощно разведя руки в стороны, безумными очами обводя остальных, точно спрашивая: «Как же это? Как такое возможно?»
Сам Иван тоже окаменел, он сидел, опустив голову и плечи, не желая говорить ни с кем. Только много позже, когда уже отпели младенца и, завёрнутого в саван, увезли и Москву, царь вдруг произнёс сиплым голосом, обращайся» к жене: