Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шрифт:
Летняя жара спала, обошлось, к счастью, без больших пожаров, и хлеб не погорел, собрали вовремя. У княгини вся душа изболелась за оставшееся без её присмотра хозяйство Старицы. Хотя чего уж теперь ей-то?
Она смотрела из окна возка, с трудом переваливавшегося с ухаба на ухаб, и пыталась представить, какой станет её жизнь. Несмотря на жестокий приговор царя Ивана Васильевича постричь её и отправить в дальний Воскресенский Белозерский монастырь, княгиня была даже немного благодарна государю, ведь мог сделать это гораздо раньше...
Тогда, в 1553
Бывшая княгиня, а теперь инокиня Евдокия хорошо понимала, что ещё одной попытки у неё не будет. И не потому, что Иван недосягаем, а потому, что её собственный сын Владимир слаб и неумён! Оставалось подчиниться судьбе и царской воле и заняться извечными женскими делами. В рукоделии княгине Ефросинье всегда не было равных. Только вот первая жена Ивана Анастасия и могла равняться с ней в умении выводить шёлком по бархату лики святых...
Инокиня Евдокия вздохнула, она всегда жалела Анастасию, самого Ивана ненавидела, а жену его любила.
До подворья Кирилло-Белозсрского монастыря опальную княгиню сопровождал ближний боярин царя Фёдор Иванович Умной-Колычев. Узрев такую свиту, Ефросинья сначала даже посмеялась:
— К чему такая свита, Фёдор Иванович? Отродясь так не ездила...
Боярин был зол на необходимость тащиться невесть куда, следя за вдовой, потому хмуро огрызнулся:
— В последний-то раз можно...
Шутка вышла мрачная, Фёдор понял это и сам, но он тоже не любил властную княгиню, потому угрызений совести не испытал.
— В последний раз, говоришь? Врёшь, боярин, не кончена моя жизнь! А вот вам ваш государь ещё покажет, все криком изойдёте!
Умной передёрнул плечами, ну что за баба! Постарался сделать вид, что не услышал страшного пророчества, чуть поторопил свою лошадь. Но княгиня окликнула его:
— А ты, Фёдор Иванович, там останешься ли меня стеречь? Вдруг сбегу?
— Не-е, — замотал головой боярин, — сдам тебя игумену Васьяну на руки и домой в Москву!
При одной мысли, что скоро конец его дорожным мучениям и общению с языкатой властной княгиней, у Фёдора поднялось настроение, теперь уже лошадь пришпорил веселей.
Они далеко от Москвы, можно было бы плыть, но Евдокия не любила воды, считала её опасной, потому и тряслась многие версты в возке, то задыхаясь от дорожной пыли, то вымокая под дождём. Как ни старались слуги укутать хозяйку, как ни закрывали возок, но в августе у Белого озера холодно, это не Москва. Вот и сейчас в щели мокрым ветром несло мелкие брызги, зябко, хмуро, серо...
Князя Владимира Иван по ходатайству митрополита даже оставил в Старице, правда, сменив всё окружение и даже слуг. Евдокия усмехнулась —
Примирившись с двоюродным братом и обменяв его Вышгород на Романов на Волге, чтобы разъединить владения князя Владимира, государь немного успокоился. Но ненадолго.
В Москве его встретил хмурый Шуйский.
— Что? — Иван уже понимал, что вести добрыми не будут.
— Митрополит едва дышит, — вздохнул князь Пётр.
— А лекарей звали? — у царя даже голос дрогнул, он хорошо понимал, что вылечить старость ни один лекарь не сможет, а Макарию ведь девятый десяток пошёл...
Но надежда умирает последней, сам созвал лучших лекарей, знахарей, всех, кого нашёл. Макарий сокрушённо мотал головой:
— Государь, не от чего меня лечить. Срок пришёл Господу к себе забирать. Мне уж исповедоваться и причащаться пора, а не настои пить да примочки прикладывать.
31 декабря митрополита не стало. Оплакивал Макария не один государь Иван Васильевич, рыдала вся Москва и Русь. Митрополита любили и уважали за исключительное благочестие, образованность и, главное, житейскую мудрость. Никто так, как он, не умел примирить непримиримых, уговорить обозлённых и печаловаться за опальных перед царём. Никто не мог успокоить государя, потому как никто больше Макария не имел на него такого хорошего влияния, даже ходивший некогда совсем рядом поп Сильвестр.
Сам Иван тоже понимал, что лишился наставника, который мог указать верный путь, что остался точно сиротой. Он не помнил отца, да и мать тоже не слишком хорошо, потому Макарий с его отеческой заботой стал для государя настоящим подарком судьбы.
Скончавшийся митрополит лежал недвижно, лицо его было спокойно, точно все тревоги и невзгоды мира разом покинули умершего. Ивану показалось, что, уйдя далеко-далеко, Макарий бросил его, даже вдруг забыл. Царь искал и не находил хотя бы в уголочке закрытых глаз, в изгибе едва заметных от старости, посиневших губ привет себе, знак, что не один... И не находил. Макарий был не с ним. Стало смертельно жалко себя, такого одинокого и покинутого.
Глядя на убивавшегося от горя мужа, царица Мария недовольно морщилась: ну чего так страдать из-за этого старого мямли? Вечно всех мирил, всех совестил... Что интересного в такой тихой и мирной жизни? По ней, так совсем ничего, гораздо же интересней наблюдать расправы по поводу и без него!
Иван Васильевич лежал на красивой постели у царицы в опочивальне, как был на погребении, прямо в одежде и обуви. Мария покосилась на мужа, но замечание сделать не рискнула, и так уже слишком часто недоволен ею. Задумавшись, она не заметила, что Иван наблюдает, чуть приоткрыв глаза. Сама Мария была вполне довольна, что теперь некому будет без конца жужжать в уши царю о милости к опальным, то и дело просить кого-нибудь помиловать.