Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шрифт:
За окном завывала метель, в печи потрескивали поленья, заботливо подложенные слугами. Пламя нескольких больших свечей чуть колыхалось. Царица любила, чтобы в горнице было светло, потому свечи всегда ставили большие. Сидевшая Мария отбрасывала на стену огромную, какую-то зловещую тень.
— Маша... Маша, Макарий помер... — Голос у Ивана чуть растерянный, горький, точно у ребёнка, потерявшего любимую игрушку и попросту не знавшего, как жить дальше. Глаза жалкие, умоляющие.
— Значит, так Богу угодно было... Стар он уже... Что ж теперь, весь год плакать, что ли?
Иван вскочил, резко бросил:
— Дура!
Только
Мамка не зря задумалась, многие чувствовали, что изменения грядут не лучшие. Государь не ровен нравом, пусть бы был строг да отходчив, но ведь попросту жесток. А уж если обозлился на кого, так, кроме митрополита, и заступиться не моги. Повезло Старицким, что в опалу попали при жизни Макария, ныне не монастырь был бы княгине Ефросинье, а плаха. Как-то теперь будет, когда печаловаться некому?
Долго митрополия пустой быть не может. Кого выбирать, ведь сравниться с Макарием ох как тяжело. Нет вокруг таких.
Выход неожиданно предложил сам Иван Васильевич. Он вспомнил своего духовника Андрея Протопопова, надевшего схиму в Чудовом монастыре под именем Афанасия. Кажется, это устроило всех, Афанасий так Афанасий...
После смерти митрополита осиротел не только государь, покинутыми почувствовали себя и дьякон церкви Николы Гостунского Иван Фёдоров с помощником Петром Мстиславцем. В апреле они с благословения Макария начали печать первой русской книги «Апостол». Печатники очень старались, втайне надеясь успеть показать книгу больному митрополиту, прекрасно понимая, какую радость ему доставят. Государь тоже благоволил типографии, радовался скорому появлению первых книг.
Митрополит поддержал Ивана Фёдорова в попытке исправить допущенные при многочисленных переводах и переписках ошибки, не позволяя нападать на печатников тем, кто считал, что переводы Максима Грека и его исправления портят Священное Писание. Через сотню лет такой спор приведёт к расколу церкви, но тогда авторитета митрополита было достаточно, чтобы Ивану Фёдорову не мешали.
Макарий умер, как будет теперь? Дьякон Иван Фёдоров задумался — не пришлось бы уносить ноги. Невольно хмыкнул. Пётр, размазывавший краску по готовой форме, поднял голову, тревожно глядя в лицо своего учителя:
— Что?
— А думаю, что ноги унести мы, может, и успеем, да станок жаль...
Ему не пришлось объяснять, о чём речь. Помощник всё понимал без слов, жалели только, что не успели напечатать «Апостол» и подарить митрополиту, а ещё вот о тяжеленном печатном стане, который и впрямь в котомке не унесёшь. Только жизнь начала налаживаться... Впервые увидев, как немцы ловко печатают один лист за другим, Иван ахнул:
— Вот бы нам так!
Задумка понравилась митрополиту и царю тоже. Хотя в Москве уже были печатные книги, но с русскими буквами пока не делали. Долго Фёдоров мучил златокузнеца, чтобы буквицы вышли ровные да ладные, но своего добился — теперь всё на листах понятно. Тексты взяли для первой книги правленные самим Максимом Греком, казалось, чего уж лучше? Но святые отцы
На третий день после похорон Макария в типографию неожиданно явился боярин Алексей Басманов. Завидев рослую фигуру воеводы, входящего во двор, Фёдоров изумился:
— Этому-то чего здесь делать?
Навстречу Басманову спешил Пётр Мстиславец, по делу или без дела, а Басманов не последний при государе, его слово много может значить. Сам боярин, пыхтя от усилий и слишком большого количества шуб, напяленных в угоду обычаям, поддерживаемый заботливым холопом, перелез через сугроб, наметённый ещё утром метелью, недовольно бросил непонятно кому:
— Пошто двор не чистите?! Обленились, холопы! Вот я вас!
Ругался скорее по привычке, чем из желания навести порядок. А ещё, видно, не знал, как начать разговор.
Выручил Мстиславец, согнулся перед дородным воеводой, повёл рукой на крыльцо:
— Пожалуй, боярин, в дом. С дороги согреться, чарку выпить.
В отношении последнего Алексей был совсем не против, потому как у государя все шли поминки по умершему, а русский люд и за поминальным столом напиться не прочь. Вот и гудела голова у боярина, хотя давно уж не утро, но встал поздно, принять, конечно, успел, да, видно, маловато, нутро ещё требовало.
Выпив поднесённую ловким Петром чарку, поморщился:
— Что за дрянью потчуешь? Видно, смертушки моей хочешь?
Мстиславец спешно налил вторую, посетовал:
— Где нам с царским столом равняться, Алексей Дмитриевич? Какая есть, не обессудь... Малые мы людишки...
Выпив вторую, боярин примирительно крякнул, то ли лучше первой пошла, то ли понравилась смиренность хозяина:
— Ладно уж...
И всё же воевода с суровым видом ходил меж станков и столов с выложенными ещё мокрыми листами. Смотрел, пытался даже читать, крутил ус и полез было по русской привычке в затылок, да вовремя вспомнил, что не среди своих, руку убрал, только коснувшись волос. Богатую горлатную шапку носил в руках, никому не доверяя. Холопы, прибывшие с боярином, остались по его велению во дворе.
Увиденное Басманова заинтересовало, не глуп, сразу понял, какую выгоду можно иметь от типографии. Но когда уже сели за стол, спешно собранный ключницей, всё же не боярский двор, разносолов больших не было, воевода покачал головой:
— Ты, Иван, конечно, хорошее дело затеял, да только ворчат на тебя святые отцы-то...
— Надёжа-боярин, — пересилив себя, склонил голову и Фёдоров, понимал, что не по своей воле явился разглядывать типографию Басманов, да ещё и поутру, — труд сей митрополитом Макарием благословлён был. «Апостол» он сверял, прежде чем мы печатать принялись.
Басманов вздохнул, принимаясь за поросячий бок:
— Так-то оно, конечно, так, да митрополит уже почил... — Было непонятно, к чему относится вздох, то ли к смерти митрополита, то ли к плохо прожаренной свинине. Подумав, боярин намазал кусок побольше хреном и отправил его в рот. Пришлось дожидаться, пока не прожуёт. Разговаривать с набитым ртом было тяжеловато, но Басманов справился. — А вот другие святители остались Потому ты поосторожней с книгами-то. Государь заступаться не станет...