Страшные сказки Бретани
Шрифт:
— Ну какая красавица! — восхищалась Жанна, и Эжени готова была с ней согласиться. Помимо приятной наружности её дочь, как выяснилось в дальнейшем, обладала хорошим аппетитом, железным здоровьем и умением засыпать после первых же нот колыбельной, так что поначалу у матери не возникло с ней никаких проблем.
Леон примчался в Бретань на следующий день, до полусмерти загнав свою вороную кобылу, и, сам едва держась на ногах, ворвался в спальню, где рухнул на колени возле постели Эжени. Её клонило в сон после кормления ребёнка, но она всё же нашла силы улыбнуться мужу и притянуть его к себе.
— Прости, — хрипло выдохнул он, утыкаясь лицом в её живот, как девять месяцев назад, когда только узнал о её беременности. — Прости, что не был с тобой.
— Ничего, я этому только рада, —
Леон приподнял голову, заглядывая в колыбельку, где мирно спала новорождённая, и при виде его бледного, измученного и бесконечно счастливого лица, при виде блестящих в глазах слёз Эжени подумала, что все эти страдания, пожалуй, были не зря.
— Какая она красивая, — выдохнул Леон, не в силах оторвать взгляда от дочери.
— Жанна Буле сказала то же самое, — Эжени, перебарывая сонливость, приподнялась на локте. — Как ты назовёшь её? В этом вопросе я полностью уступаю тебе.
— Корантина, — прошептал он. — Так звали мою мать.
Впоследствии они пришли к выводу, что Корантина звучит слишком длинно и сложно для такой малышки, и их дочь, крещённая в церкви под именем Корантины, стала для всех просто К'oрой. Когда она немного подросла, стало ясно, что от матери ей достались тонкие черты лица, тёмные волосы и любовь к книгам, а от отца — голубые глаза, тяга к приключениям и пылкий нрав. Кора могла всё утро провести в библиотеке, слушая истории матери о феях и лесных духах, а днём убежать в лес — разыскивать этих самых духов. Неудивительно, что Эжени переживала за неё — хотя все местные обожали дочь госпожи, а нечисть в лесу почти перевелась, она по своем опыту знала, как много на свете злых людей и нелюдей, и пыталась всеми силами оградить дочь от них, рассказывая ей о своих с Леоном приключениях — пока что в виде сказок. Позже, когда Кора подрастёт, можно будет открыть ей правду: мир населён удивительными созданиями, порой очень опасными, и все истории о путешествиях её отца и матери — чистая правда.
Больше Эжени не собиралась терпеть столь великую боль и прямо заявила Леону, что рожать больше не будет. Его, впрочем, это нисколько не расстроило — одна дочь сделала его безмерно счастливым, и о другой он и не мечтал. Кроме того, у него появились племянники — Анжелика, у которой чадолюбие явно преобладало над страхом боли и смерти, за прошедшие годы родила дважды — сына Оливье и дочь Франсуазу. Оливье де Ла Фер, худенький темноволосый мальчишка с задумчивым взглядом, явно пошёл в отца, Франсуаза, пухленькая хохотушка со светлыми кудрями, в мать. Эжени часто навещала детей мушкетёров — постепенно то, что началось с гневной отповеди в замке Сен-Мартен и продолжилось нежданным спасением на крыше Нотр-Дама, переросло в настоящую дружбу. Дети мушкетёров служили королю столь же преданно, как когда-то их отцы, и Людовик XIV расцветал, поднимаясь на пик своего могущества, плодил детей, приближал и отдалял фавориток. Мария-Терезия оставалась при нём верной и незаметной тенью, Анна Австрийская тихо ушла в мир иной пару лет назад, воссоединившись со всеми, кого она знала и любила, и с теми, кто любил её, и дети мушкетёров искренне оплакали королеву.
Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян продолжали жить в их детях и в детях их детей, как и Венсан де Сен-Мартен продолжал жить в своей внучке. Эжени всё-таки примирилась с Матильдой, навестив её в монастыре вместе с дочерью — даже очерствевшее вдовье сердце растаяло при виде маленькой Коры, и Матильда, стиснув зубы, приняла Леона дю Валлона как мужа своей дочери и владельца замка Сен-Мартен. Хотя настоящей хозяйкой всё же была Эжени — Леон послушно вникал в тонкости управления замком, но не пытался забрать у неё бразды правления. Имение Портоса, медленно, но верно отстраивавшееся после пожара, так и не стало для бывшего капитана родным домом, хотя Эжени во время кратких визитов туда нашла замок очаровательным в своей мрачности и долго бродила по тёмным коридорам, пытаясь поймать неуловимые тени прошлого, витавшие между стен. Мамбо, старый слуга Портоса, напомнил ей Бомани, хотя владел французским языком куда хуже. Он обожал детей Леона
Сюзанна вскоре после окончания истории с Корнелией вышла замуж, что не помешало ей остаться служить в замке, по-прежнему болтать с подругами и приносить госпоже последние новости. Даже лишившись магии, Эжени иногда сталкивалась с нечистью — впрочем, чаще всего это были безобидные лесные духи или призраки, оставившие на земле незавершённые дела. В других провинциях то и дело вспыхивали крестьянские восстания, но в краях Эжени всё было тихо и спокойно, словно их и в самом деле укрывал незримый покров волшебства. Крестьяне любили свою госпожу и её супруга, любили их маленькую дочь, и Эжени ощущала себя в безопасности в этих местах. Проезжая по холмам, рассказывая Коре истории, отправляясь с Леоном в его владения или отдаваясь ему в постели, она чувствовала себя счастливой — настолько, насколько это было возможно после потери магии, которая напоминала о себе тянущей болью, и тогда Эжени ощущала себя такой же неполной, как человек, лишившийся на войне руки или ноги. Волшебство ушло навсегда, оставив после себя дыру, которую не могли заполнить даже муж, дочь, друзья и родные края.
Шум внизу вырвал Эжени из воспоминаний, и она со вздохом отложила шитьё, понимая, что сосредоточиться не удастся. Вот послышались тяжёлые шаги Леона, ему навстречу звонко протопала Кора, зазвучали голоса — девочка о чём-то возбуждённо рассказывала отцу. Затем снова раздался шум, и шаги Леона стали громче — он направлялся к спальне Эжени, причём бегом. Встревоженная, она поднялась с кресла и развернулась к двери в тот самый миг, когда муж ворвался внутрь — таким взволнованным она видела его лишь однажды, когда он столь же поспешно ворвался в спальню, где она приходила в себя после родов.
— Что-то случилось? — Эжени настороженно посмотрела на Леона.
— Кора, — он задыхался после быстрого бега и сжимал эфес шпаги, не боясь оцарапаться об острые рожки Вакха — Александр Клеман, несмотря на свой возраст, оказался искусным кузнецом и сумел-таки починить оружие, унаследованное Леоном от отца, сплавив две части воедино. — Ты должна… это увидеть. Кора! — крикнул он через плечо. — Иди сюда и покажи маме… то, что показала мне.
Кора немедленно появилась в дверях — тоненькая, как молодое деревце, сияющая большими голубыми глазами и трясущая тёмными локонами. Она положила на пол перед собой вороньи перья, бывшие некогда оберегом Леона, — однажды он по доброте душевной отдал розетку из перьев дочери, и та немедленно распотрошила её.
— Смотри, как я могу! — с этими словами Кора взмахнула рукой, и перья, повинуясь её движению, поднялись в воздух и медленно закружились, словно танцуя. Леон перевёл изумлённый и в то же время восхищённый взгляд с дочери на жену — та стояла неподвижно, изо всех сил сжимая спинку кресла, и по лицу её катились слёзы.
— Ты плачешь? — Кора нахмурилась, и перья тотчас же упали на пол. — Я сделала что-то плохое? — она встревоженно оглянулась на отца, и тот, опустившись на одно колено, прижал дочь к себе.
— Нет, — проговорила Эжени, чувствуя, как к горлу подкатывают рыдания. — Нет, Кора… То, что ты сделала — это чудесно, прекрасно, замечательно…
— Твоя магия никуда не исчезла! — воскликнул Леон. — Она возродилась в нашей дочери! Кора — тоже волшебница!
— Боже мой, как же я счастлива, — прошептала Эжени, приближаясь к ним. Она упала на колени, обнимая дочь, и Леон притянул к себе их обеих. Так они и стояли втроём под лучами солнца, льющимися из окна, и Эжени ощущала бьющую в дочери магию, ещё первозданную и необузданную, только-только пробудившуюся, но несоизмеримо большую, чем у неё, и это осознание наполняло её не завистью, а счастьем. Волшебство никуда не ушло, оно было здесь, а значит, была жива Бретань с её призраками, духами и колдунами, с её страшными сказками, тенистыми лесами и зелёными полями, были живы мушкетёры и их дети, была жива Эжени, и тянущая, сосущая пустота внутри неё начала понемногу затягиваться.