Страшные Соломоновы острова
Шрифт:
Ну, тут я просто офонарел. Как это он через камуфляж умудрился высмотреть, что у меня на шее? Опять пожал плечами. А он - снова, как молотком по башке: "Ну вот когда узнаешь - зачем, тогда и приходи. Ступай".
Повернулся я и пошел на выход как оплеванный. Народ расступается торопливо, будто прокаженный идет. Иду, ног не чую. Подхожу к машине, и так мне обидно стало. На хрен, думаю, мне такие баранки. Ни за что ни про что ославили, как уродца какого. Да пошло оно все лесом. И так проживу. И уехал. Это первая наша встреча была.
– А дальше?
– внимательно посмотрел на меня Димыч.
– А чего дальше? Зарекся я по таким
Зашел в храм, спрашиваю у бабульки, что на входе в ларечке свечками-календариками торгует: так, мол, и так, попик тут у вас такой... громогласный бродит где-то. Как его найти?
Поджала она губенки укоризненно и говорит, что не попик это, а отец Василий. И сейчас его нет, подождать придется. Попозже он выйдет на службу. А мне курить охота, спасу нет. Но на территории монастыря нельзя. Помаялся я, подумал и остался в храме - ждать. Стою и думаю, чего бы такое умное ему ответить, если опять спросит. И врать неохота, и в лужу еще раз садиться - никакого желания. И так крутил, и эдак, а получалось у меня только одно - разобраться я пришел. А в чем - непонятно. То ли в себе, то ли в жизни своей бестолковой, то ли еще в чем... И главное, как ему сказать об этом, чтобы опять не выгнал? Стою, в общем, жду.
Ну, тут служки захлопотали, канделябры с паникадилами носят туда, сюда... Заканчивается служба. Опять он показался, отец Василий. Я так и не углядел, где он во время службы находился. Народу поменьше, чем в прошлый раз, но все равно тьма. Опять старушки набежали, шепчут ему чего-то, а он глазами по храму шарит. Выцелил меня и снова, зычно так: "А-а-а, пришел-таки? Ну, молодец. А зачем пришел?" - и смотрит, как телеграфным столбом в лоб уперся. И опять на меня все уставились и смешно, но ощутил я в старушкиных взглядах зависть явную. А из башки все мои заготовки повылетали куда-то. Ну и выдавил из себя опять, что не знаю. Типа тянет. А он встал возле приступочка в центре, приготовился причащать или еще чего и говорит: давай, мол, становись за мной - смотри. Может, и поймешь чего. Встал, смотрю. Чего понять должен, никак не врублюсь. К нему тут же очередь неслабая образовалась. Подходят, чего-то ему - бу-бу-бу, он их подолом накрывает, сам бу-букает в ответ и следующего ждет. Временами на меня оборачивается и смотрит. Внимательно так.
Пол-очереди окучил и опять меня спрашивает: "Ну чего, надумал, что сказать-то?" - а у самого улыбка в глазах. Добрая, теплая. Ну и отпустило меня. Говорю: запутался я чего-то, батюшка, как жить - непонятно. А он кивает и говорит: останься до конца, пока народ весь не выйдет. И забыл про меня. Очередь закончилась, стал он говорить. Дословно не помню, а только не проповедь то была, как я ее представляю. О России он говорил. О нас, детях ее неразумных. Так говорил, что не смог я до конца дослушать. Вышел как в тумане, сел в машину и уехал.
Потом, понятно, еще приезжал. Не всегда его заставал, конечно. Но когда виделись, обязательно, хоть пять минут, но говорили. О чем, даже толком не вспомнить. А только
Я из воспоминаний вынырнул и посмотрел на часы.
– Ну что, пойдем? Хеля, на голову накинь что-нибудь.
Она кивнула и закопошилась, повязывая какой-то платочек типа банданы.
И мы пошли к воротам храма.
Глава 18. Все оттенки чистой совести с точки зрения дичи
Ворота действительно оказались открытыми, и первые женщины, укутанные в платки, молча ныряли в обрамленное диким камнем полукружие арки, ведущей на подворье. Мы прошли следом. Просторный монастырский двор казался угнетающе пустым и, увидев мелькнувшую впереди одинокую фигурку в рясе, наша компания целеустремленно бросилась вдогонку. Почуяв неотвратимость погони, маленький монашек покорно застыл в ожидании, доверившись судьбе. Спохватившись и не добежав нескольких шагов до инока, мы перешли на шаг, выравнивая дыхание, демонстрируя светскость и искрясь неубедительным дружелюбием улыбок.
– Доброе утро, - максимально приветливо заглянул я в его глаза.
– Здравствуйте, - смиренно обозначил он легкий поклон и застыл в ожидании.
– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы помочь нам разыскать отца Василия? Это очень важно и срочно, - пытался я предельно убедительно сыграть интонациями. Получалось плохо. Что-то вроде знаменитой фразы папаши Мюллера "А вас, Штирлиц, я попрошу остаться".
На монашка мои потуги не оказали никакого видимого благотворного воздействия. Скорее, наоборот. Видно было, что он отчаянно ищет любой благовидный предлог отделаться поскорее от настырных визитеров.
– Боюсь, что сейчас это будет весьма затруднительно. Начинается полУношница, - проблеял бедолага и предпринял слабую попытку устремиться в прежнем направлении.
Лапа Димыча легко сдвинула меня с директрисы прямого выстрела.
– Братан, - убедительно прогудел он.
– Нам очень надо. Выручай давай. Че ты как не родной, а?
Я, опомнившись, вмешался.
– Давайте сделаем так. Либо вы подскажете нам, где сейчас можно перехватить батюшку, либо...
– тут мне пришлось судорожно подсуетиться, прикрывая собой неотвратимо шагнувшего вперед напарника. Кое-как справившись, я скороговоркой закончил:
– ...либо вы сами сейчас найдете возможность сообщить отцу Василию, что его просит об очень важной встрече Витя-охламон. А он сам уж пускай решает, что ему делать. Хорошо?
– насколько мог жалобнее завершил я диалог, незаметно делая другу ласковое внушение локтем в пузо.
– Хорошо, я попробую. Вы не могли бы подождать у входа в храм?
– облегченно выдохнул монашек и, не дожидаясь нашего подтверждения, суетливо зарысил прочь.
– Зря отпустили, - с сожалением протянул Димыч, потирая ушибленное ребро.
– Готовый проводник был. Взяли бы за хобот - привел бы куда надо как миленький.