Страшный советник. Путешествие в страну слонов, йогов и Камасутры (сборник)
Шрифт:
– Да пусть идет, пусть идет сюда кто угодно, хоть сам шайтан – я выдеру ему бороду! А хорошо ли поет твой Моти?
– Как соловей! – сказал я. – Кстати, вот и он!
Поклонившись Гафар Хану, Моти Рам уселся рядом со мной.
– Ну что, Моти, жемчужина среди певцов, ты настроил ситар? – вопросил Гафар Хан.
– Да, благородный Хан, но боюсь, что этот бедный ситар не достоин прикосновения ваших рук!
– Ерунда! Ситар твой хорош! Дай-ка! – Гафар Хан забрал ситар и так ловко исполнил несколько наигрышей, что мы все вскричали в восхищении:
– Вах!
– Дайте мне еще выпить! – потребовал Гафар Хан. – Что будем петь – газали? Отлично! Амир Али! Что же ты медлишь – наливай! Ты мой кравчий, и я буду петь в твою честь, как это делал великий Хафиз! Вспомни, как говорилось: «Налей-ка, кравчий, вина остаток!». Ах, какая благодать это твое вино! Только вот вкус у него другой, не то, что у первой бутылки.
– Так и должно быть! – сказал я. – На второй бутылке наклеена какая-то другая бумажка, значит, в ней и вино другое, наверное, еще лучше!
– Отлично! – воскликнул Хан. – Пой же, Моти!
Моти запел, а Гафар Хан стал сопровождать его пение музыкой. У них получился прекрасный дуэт, достойный куда более изысканной публики, чем та, что собралась в моей палатке.
– Вах, вах! Шабаш!!! – вскричали Пир Хан и я, когда дуэт кончил петь. – Теперь твоя очередь, Гафар Хан. Спой-ка нам что-нибудь.
– Вина мне, еще вина! – потребовал Гафар Хан. – Да налейте-ка и Моти Раму!
– Извините, – сказал Моти. – Я индус и к тому же брамин, так что пить никак не могу!
– Зря! – огорчился Гафар Хан. – Лучше бы ты был мусульманином. Впрочем, Рам, Хан – какая разница! Сейчас спою!
Гафар Хан, глаза которого покраснели от вина и опиума, а голос стал хриплым, как у козла, попытался спеть, изображая при этом из себя танцовщицу, то есть ворочая глазами из стороны в сторону и пытаясь повторить ее ужимки и жесты. Мы чуть было не расхохотались, но, удержав себя, выразили восторг.
– Ха! – крикнул Гафар Хан, спев пару куплетов. – У меня пересохла глотка, видать, я и впрямь простудился. Дайте мне еще вина!
Вино и опиум сделали свое дело. Голос Гафар Хана становился все более мерзким, а язык все более развязным. Бросив в конце концов ситар на землю, он, брызгая слюной и икая, сердито объявил:
– Так дальше дело не пойдет, Амир Али! Как же мне петь – ик! – если целый день я командовал тысячами этих дураков – ик! – и у меня теперь заболело горло! Я, славный предводитель трех тысяч воинов, должен еще и петь! Как настоящий певец, да? Ик! Больше не буду, хватит! Ик! Послушай, Амир Али, я икаю! Что делать? Ик!
– Выпей еще вина, хан, это лучшее средство от икоты, – предложил я.
– Давай сюда! Я выпью его стоя, как это делают англичане – да будут осквернены их сестры – ик! – и матери их тоже! Все равно я готов служить им и пить каждый день, пить больше любого из них. Ты говоришь, они пьют стоя? Что они при этом говорят?
– «Гип, гип, ура!» – сказал я. – Мне рассказал об этом один бродяга, который прислуживал их повару и видел их безобразные оргии.
– «Гип, гип, ура!» Что
– Я полагаю, что так они обращаются к своему Богу, ну, как мы, когда говорим: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!».
– Тогда я выпью, как они и как мусульманин, – закричал Гафар Хан, вставая на ноги и допивая последнюю чашу.
– Бисмиллах! Гип, гип, ура! А! Держите меня, я падаю!
Его голова упала на грудь, глаза закатились; он шагнул вперед, пытаясь сохранить равновесие, но упал ничком на землю.
– Хватит! – вскрикнул Пир Хан, ловко увернувшийся в сторону от падающего тела. – Англичанин ты или мусульманин, но с тебя довольно!
– Посадите его! – велел я. – Пора кончать с ним.
Его с трудом усадили. Голова Гафар Хана безвольно моталась из стороны в сторону, а на губах его выступила пена.
– Он умирает, – сказал Моти. – Мы не можем трогать умирающего – это запрещает нам Кали.
– Ничего он не умирает, – сказал я. – Все пьяные выглядят так же. Я таких много видел. Приподнимите-ка его голову. Так!.. Готово!
Через несколько секунд с Гафар Ханом было покончено. Вскоре та же участь постигла и саиса, который спал рядом с палаткой. Пир Хан и Моти быстро распотрошили седло, достав оттуда золото, а в это время наши могильщики избавились от трупов Гафар Хана и слуги, не забыв бросить в могилу остатки седла.
– Что нам делать с его лошадью, Амир Али? – спросил Моти. – Мы не можем оставить ее себе, ибо все ее знают, а времени перекрасить коня у нас нет.
Я призадумался: если оставить благородное животное у нас, то мы немедленно попадем под жестокое подозрение и нам несдобровать.
– Придется его уничтожить, – решил я. Неподалеку отсюда, на расстоянии полета стрелы, есть глубокая расселина в скалах. Туда мы его и сбросим. Жаль, конечно, но своя жизнь дороже.
Мы подвели коня к самому краю глубокого ущелья. Я резко провел мечом по горлу несчастного животного – оно взвилось на дыбы и, попятившись, рухнуло в пропасть.
Исчезновение Гафар Хана было замечено на следующее утро. Его соратники высказали тысячу предположений о судьбе пропавшего. Кто-то сказал, что его забрал шайтан за все грехи и злодеяния. Другие считали, что он накопил несметное богатство в результате грабежей и почел за благо скрыться, опасаясь, как бы кто-нибудь не отобрал у него добычу.
На следующем привале Читу велел мне прийти к нему в палатку. Он хотел опросить слуг Гафар Хана и полагал, что мой живой и цепкий ум поможет разобраться с этим запутанным делом. Я не замедлил явиться и повел допрос таким образом, чтобы не оставить у Читу никаких сомнений в бегстве Гафар Хана. Слуги, до смерти перепуганные моим обещанием содрать с них заживо шкуру, если они вздумают сказать хоть слово неправды, воздержались от всяких домыслов и предположений, а показали, как один, что их хозяин в злополучный день исчезновения почти не показывался им на глаза, сидя больным в палатке, ни о чем с ними не разговаривал, а вечером пропал вместе со своим доезжачим, вот и все!