Страсть и скандал
Шрифт:
И глаза ее закрылись, когда кончики его пальцев пробежались вдоль ее скул и прямой линии носа, а затем отправились в обратный путь. Большие пальцы прочертили изящный изгиб ее бровей.
И вожделение, чистое, беспримесное и первобытное, пробудилось в нем, бесследно унося способность мыслить. Он больше ничего не слышал, только глухое биение собственной крови отдавалось в его ушах.
— Ах, — сумел сказать он, и голос его как будто доносился из невообразимого далека. — Все те же брови.
Ее серые глаза широко распахнулись и на краткий миг незащищенной открытости потемнели, а потом она начала пятиться.
— О Господи, Кэт! Что еще осталось прежним?
Глава 12
Она сгорала от унижения и досады. И было тут еще что-то, куда более сильное и властное. Влекущее. Он привлек ее к себе, жадно шаря взглядом по ее лицу. А потом и рукой. Подушечка большого пальца прошлась по ее бровям.
Она резко отвернулась, избавляясь от ласки, не давая ему выведать у нее новые тайны. Но он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
— Замечательно, что ты по-прежнему выщипываешь брови.
Тревога расцветала под ее кожей, вновь обретшей былую чувствительность.
— Это ваше воображение, мистер Джеллико. Никто в Англии не выщипывает брови.
Тогда он улыбнулся медленно и лениво. Взгляд полузакрытых глаз блуждал по ее фигуре.
— О да, конечно. Это мое воображение. Вполне определенно воображаю, что найду, стоит лишь приподнять твои очень практичные длинные юбки и провести рукой по ноге, начиная от высоких ботинок и выше, туда, где заканчиваются очень практичные скромные чулки. Коснуться чувствительной кожи твоих ног. О да, мое воображение рисует мне много всего.
Катриона почувствовала, как разгорается в ней ответный жар. Сжимает и расправляет кольца, как огромная змея, в глубинах ее естества.
— Прекратите.
— Как угодно, — благоразумно согласился он тихим загадочным шепотом. — Хватит воображаемых картин, лучше буду вспоминать. — Он склонился ближе к ее уху, чтобы голос его проник ей в самую душу. — Помню день, когда ты это сделала, — день, когда ты разрешила, чтобы айя Мины выщипала тебе брови и удалила волоски с кожи. Помню, какой ты выглядела в тот день, свежей и смущенной. А еще я помню, какой ты была потом, под чопорной закрытой одеждой, которую носила точно броню. Потом, когда ты пришла ко мне.
Томас склонился так близко к ее уху, что она чувствовала, как его теплое дыхание щекочет ее кожу.
— И я помню, что даже тогда, несмотря на мои восточные одеяния, я был Томасом Джеллико, а не Танвиром Сингхом. Потому что мне так нравилось. Думаю, понравилось и тебе. И я все время воображаю себе такие подробности — они сводят меня с ума — насчет всего прочего, что в вас осталось неизменным. — Его палец коснулся ее лба повыше глаз. — Но не тревожьтесь. Вашим тайнам ничто не угрожает, мисс Кейтс. Я унесу их с собой в могилу.
Их было так много — чувств и воспоминаний, которые она хотела бы вычеркнуть из своей жизни, — но Томас извлекал их из небытия, одно за другим. Ее слабости, поражения, мелкие приступы тщеславия — все они лежали на траве под солнцем, как извлеченные из могил гробы.
Разумеется, он заметил ее брови. Он, кто привык замечать мельчайшие детали
Но безопасность оказалась непрочной, как тонкий изгиб брови.
— Вы ошибаетесь. — Она сама понимала, как слаб ее голос, но он не возразил против ее очевидной попытки скрыть правду. Его, казалось, пронзила боль. Широко раскрытые глаза смотрели в никуда — блаженная агония святой на картине эпохи Возрождения, запечатленной в момент откровения.
Она обошла его кругом и быстро спряталась в святилище своей комнаты, захлопывая за собой спасительную дверь прежде, чем Томас успел прийти в себя и ее остановить. Или сказать что-нибудь такое, отчего ее кровь снова вскипела бы. В отличие от двери детской гостиной ее дверь запиралась на замок. Попытка обеспечить хотя бы подобие частной неприкосновенности, чтобы уберечься от всепоглощающего детского любопытства. Но она была прочная и надежная, ее дверь, и Катриона прислонилась к ней спиной, чтобы медленно осесть на пол, — колени предательски подгибались.
Под ее спиной дерево подалось внутрь. Должно быть, Томас Джеллико навалился на дверь с той стороны.
— Кэт, я не собираюсь сдаваться. — Его голос пробивался сквозь дерево, пробирая ее до мозга костей. — Ты не можешь просто взять и сбежать. Не получится, Катриона Роуэн! Я буду следовать за тобой днем и ночью, по всем коридорам, пока ты не вспомнишь, как это было. Пока не поверишь мне снова.
О, вот тут он ошибается. Она помнит. И очень хотела бы доверять ему.
Катриона хотела поверить той страстной мольбе, что слышалась ей в его голосе, и острому уму, что светился в его пылких зеленых глазах, которые, казалось, видели ее насквозь. Ей так хотелось разделить с ним тяжелую ношу, которую она тащила на себе точно надгробный камень! Пусть бы обнял ее, прогоняя боль и одиночество. Пусть бы вступил в бой вместо нее и поразил ее драконов.
Но жизнь устроена иначе. Если есть драконы — собственно, они наверняка есть, — Катрионе самой придется отточить меч и прогнать их прочь. Все остальное — фантазии.
Ибо существуют драконы, которых не убить одним ударом острого меча. Некоторые драконы неуязвимы.
Ибо она поклялась никогда об этом не говорить. Она дала слово.
Нет пути назад, в те дни мирной, беззаботной чувственности в зенане. Безвозвратно прошли безмятежные часы, что она там провела. Не вернуться в многоцветный сад, где по ночам благоухает жасмин, а в мозаичных бассейнах плещется прохладная голубая вода.
Это был подарок, который сделал ей он, Танвир Сингх. Эти дни, которые казались бесконечными. Восхитительные часы в зенане, посвященные исключительно себе, когда она могла не думать больше ни о ком и ни о чем. Впервые в жизни о ней заботились другие, а не наоборот. Не то чтобы она завидовала своим юным двоюродным братьям и сестрам. Она не жалела ни секунды того времени, что проводила с ними, заботилась о них, читала им и играла с ними. Нет, не жалела. Она их любила и ценила каждый миг каждого дня, что они провели вместе. Она любила их до сих пор.