Страсть к размножению
Шрифт:
Однажды, сидя у окошка, я с удивлением заметил пресловутую девушку с мешком, почему-то двигающуюся в сторону нашего поселка. Сперва я, флегматично не прерывая процесса мышления, решил, что она заблудилась, но - у девушки было милое лицо, а у меня, наоборот, хорошее зрение, и мне подумалось, что, может быть, она сбежала к нам, в особенности - ко мне.
Принимая меры предосторожности - дабы не перепутать случайности с предначертанием - я тут же выключил свет и притворился спящим на удобно подогнанных досках пола. Не выдержав всей полноты конспирации, чуть позже я закурил, пряча в кулак огонь папиросы.
Прошло около получаса,
Сейчас, оказывается, она стоит на городской площади и, облаченная в не без кокетливости сшитый костюм Деда Мороза, раздает подарки из своего заграничного мешка.
– Капьютан Ахав!- кричит она на ломаном русском языке в мегафон,- подходите к автобасу и польючайте свою великолепную ногу.
Я выключил лживое радио, и, заранее почувствовав себя нелепым и потенциально засмеянным на этом празднике жизни, решительным мужским жестом сжал кулак. Огня позабытой папиросы я практически не почувствовал.
...Затем он очень взволнованно, быстрыми шагами пересек комнату, достал из книги "Словарь фразеологизмов" свой паспорт, раскрыл его на странице со вклеенной на неё из хулиганских побуждений фотографией давно умершего поэта Сергея Есенина, и, глядя ей в его глаза, задумчиво произнес:
"Я не ел, конечно, апельсинов,
Но зато мне листьев зоосад
Возвращала каждая осина,
Под которой как-нибудь я ссал."
Такой это был человек...
Лишь через полтора часа смутная надежда заставила меня услышать, как далеко на площади раздается во всю расконспирированную мощь охрипший уже голос Светланы :
– Константин Юварофф, подходите к мащине.
И вот, когда через пятнадцать минут я подошел к ней деловой походкой запыхавшегося джентльмена, она протянула мне золотой ключик, и, улыбаясь, сказала, что здесь он олицетворяет моё самолюбие, и что именно его украла когда-то у меня её расторопная коллега Ирина.
Потом она обернулась на опустевшие улицы и добавила уже на чистом русском:
– Помоги мне выполнить последнее задание, Костя.
– Какое, Свет?
– я произнес её имя так, будто оно было единственным необходимым для меня предметом.
– Люби меня, пожалуйста.
– Да, моя шпионочка,- неумно ответил я.
... Константин приперся ко мне ночью, пьяный. Его образ на сей раз был полностью закончен благодаря золотому ключику, который он держал в руках.
В своей наивной и вместе с тем экспрессивной по обыкновению манере, он вкратце изложил мне, что окружающий нас мир буквально наводнен шпионами и шпионками древнегреческой богини Афродиты, сеющими зерна направленного блядства в почву общего бесцельного существования, и что сам он носит несколько лет невидимые глазу непосвященного погоны майора.
Глядя на матовый благородный блеск поверхности золотого ключика, он без содрогания
Константин говорил и задумчиво смотрел на Луну. Я сперва не понимал, что именно он там увидел, а потом вспомнил, что в отрочестве Константин, подобно Килгору Трауту написал фантастический рассказ. Рассказ заключался в следующем.
Когда-то вокруг Земли летали Умные Вещи. А на Земле, в свою очередь, в те времена существовала развитая цивилизация. Она запускала в космос ученых, чтобы они там все разузнали и научились, наконец, чему-нибудь. Но стоило космонавту-идиоту дотронуться до той или иной Умной Вещи, как та рассыпалась в блестящий порошок желтого цвета. Постепенно все Умные Вещи превратились в него. Со временем развитая цивилизация вымерла, а желтый порошок спрессовался, и из него получилась Луна.
Из рассказа выходило, что, когда человек смотрит на Луну, ему не следует забывать, что это - лишь памятник чьему-то идиотизму.
Вспомнив об этом рассказе, я понял, почему Константин смотрит на Луну, и тоже, посмеиваясь, глянул в окошко. Я догадался, что с такой же грустью космонавта Константин вспоминает каждую женщину.
Константин успел многое сказать за то время, пока я предавался воспоминаниям и размышлениям. Таким образом я выслушал его, и он добавил, что не намерен более наивно полагать, что его счастье может составить женщина-коллега, женщина-Ирина, женщина-Света, женщина-шпионка, которая по отношению к нравственным ценностям является не пользователем, а лишь носителем, и то - переносчиком... "Контрабандисткой является,- он так и сказал, а потом добавил - у, шпиёны... Живую рекламу блядства из меня сделали." ( Здесь, очевидно, Константин имел в виду, что его способности сулят ему, как и Казанове, более достойное применение.) Я же с радостью смотрел, как, обретя золотой ключик, овладел он своей речью...
Досрочно - в тот год - к сентябрю - завершая строительство своей жизни, вцепившись обеими руками в горло такой соломинке, как пятая глава этой повести, я заявляю:
Своей буйной головой я, сам - математический курьез, взламываю свеженастланный лед тонких стилистических конструкций, я могу уже неотличимо уподобить что угодно чему угодно, и я сделаю это.
Вот я торжественно стою посредине некоей комнаты. С одной стороны гордо высится шкаф, кровать у другой стены послушно ждет моих указаний. Мысли - одна краше другой - столпились у входа в кабинет Главнокомандующего Уварова. "Может, меня подумаешь? А может, я смогу тебя соблазнить?"- наперебой предлагают они.
– Подождите, милые,- все еще стоя посреди комнаты говорю я и улыбаюсь,- я уделю внимание каждой.
... В тот день я подошел к Константину, так неожиданно прозревшему посреди моей квартиры, и он с таинственкой в глазах поведал мне, что намерен прекратить свои малодушные писания и поступки. Он, по его словам, вернулся к генеральной линии русского искусства и даже собирался навсегда покончить со своей фамилией "Уваров", давно обозначающей в глазах публики опустившегося похотливого алкоголика, и в честь двух великих русских гениев взять себе столь ёмкий псевдоним "Чайковский-Сахаров". Рассеяно раскрыв паспорт, он глядел на свою фамилию и чужую фотографию в нем, и покаянно бормотал при этом: