Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
В полночь с тридцать первого декабря на первое января 1865 года в двенадцать часов по петербургскому времени на флагманском фрегате «Александр Невский» гремел новогодний салют.
Многие русские были в восторге оттого, что они встречают праздник на палубе отечественного броненосца. Все кричали «ура!», желали друг другу и России счастья. А Пётр Андреевич Вяземский прочитал за новогодним столом в корабельном салоне только что сочинённые стихи. Мари подалась вперёд, чтобы расслышать каждое слово, но в шуме праздничных голосов удалось только уловить:
НаБирилёв и Мари сидели рядом. Они вместе с другими подняли бокалы шампанского за Россию и, конечно, за своё счастье.
— Господи, благослови нас, надеющихся на тебя, — шептали губы Мари, — и дай нам возможность благодарить тебя за всё — за скорбь и за радость...
— Ты о чём, Машенька? — спросил её Бирилёв.
— Николенька, я молюсь о том, чтобы и в радости, и в скорби мы были отныне вместе. Всегда вместе!
Только бы дождаться того мгновения, когда они будут вместе. Ведь есть же такой миг, как, например, наступление нового года. Всего одну грань надо перейти, и за нею — и новый год, и новая жизнь.
«Если бы только дождаться!» — записала Мари в своём дневнике спустя несколько дней, когда уже был определён день свадьбы — пятое февраля.
А всего через год с небольшим, в самом конце этой же страницы, где мольбой звучит слово «дождаться», — приписка:
«Вот и дождалась. Мама была права, права, права! Май 1866 г.».
Но до этого, ещё не видимого тогда из Ниццы, тревожного дня было далеко. Тогда же она твердила себе лишь одно:
«Люблю его с каждым мгновением больше, доверчивее и нежнее... Скажу его словами намедни: «За что это Бог счастье даёт?» Господи, дай мне действительно воспользоваться твоим милосердием! Удивляюсь только, как другие не понимают, что я не могла полюбить иного, а за него готова жизнь отдать».
13
Венчались в Ницце, в православной русской церкви. А затем торжественной процессией направились на квартиру молодых, которую заблаговременно помогла им снять Эрнестина Фёдоровна.
Не было недостатка в поздравлениях и подарках невесте. Мама преподнесла Мари золотую брошь для шалей, Николай Алексеевич — набор медальонов, бювар и великолепный букет. Анна виды Ниццы в альбоме и медальон для портретов, Дарья — коралловые шпильки и конфеты. А Вера Фёдоровна Вяземская — серебряное блюдо для визитных карточек... Роскошное же венчальное платье на Мари, все сплошь из тончайших белых кружев, тоже было подарком Веры Фёдоровны...
Мари сидела за свадебным столом счастливая и немного утомлённая. Какой напор родительского противодействия её выбору пришлось ей выдержать!
Причин было немало. Мы вправе предположить, что возражение мог вызвать и возраст Бирилёва — ему было уже тридцать шесть и он был на одиннадцать лет старше Мари. Хотя тут же заметим, что возраст Полонского был значительно более зрелым. Но согласись тогда Мари на
Над обстоятельством этим мог серьёзно задуматься Фёдор Иванович. Его ведь и самого кормила государственная служба. То же и у Бирилёва: пока при должности, вроде бы обеспечен. Но вдруг — большая семья, дети, которых надо должным образом воспитать, обучить и пристроить? Слишком хорошо знал Фёдор Иванович, как это нелегко — быть приближённым ко двору и подчас не иметь в кармане лишнего гроша.
Однако и эту причину нельзя счесть решающей для неодобрения брака. Просил же руки Мари неимущий Полонский.
Вероятнее всего, и Фёдора Ивановича, и Эрнестину Фёдоровну в первую очередь могло обеспокоить нездоровье будущего зятя.
Замечалось: с Бирилёвым не раз случалась дурнота. Однажды за столом лицо Николая Алексеевича свело судорогой, из рук выскользнула ложка. В другой раз в театре, когда слушали «Отелло», ему пришлось даже покинуть зал — так закружилась голова. И на фрегате действительно частенько удерживали его в каюте не качка или неотложные дела, а то же нездоровье...
Поначалу Тютчев, занятый своими переживаниями, не вмешивался в дела дочери. Он не обращал внимания на Бирилёва, когда тот приходил к ним в дом. Фёдор по-прежнему почти целыми днями лежал на диване в гостиной, а Мари вынуждена была принимать жениха в столовой. Это была демонстрация отношения к Бирилёву, которого и не скрывал Тютчев.
Испробовано было всё, чтобы заставить Мари отступить. Так, например, почувствовав, что его неучтивость к жениху не оказала никакого влияния на дочь, Тютчев прибегнул к активным действиям. Несмотря на недомогание, он однажды встал, направился к графине Блудовой и на глазах у Бирилёва увёл домой Мари. Поступок отца произвёл на дочь ужасное впечатление. Но не остановил её. Наоборот, вечером того же дня Мари, несмотря на родительский запрет, вновь ушла на свидание к Николаю Алексеевичу.
Родители упорствовали: решили отложить свадьбу, а затем возникла мысль немедленно увезти Мари из Ниццы. Но она стояла на своём.
Тютчев вроде бы сдался, махнул рукой. Но однажды — он сидел в кресле, укутанный пледом, — произнёс, будто ни к кому из домашних не обращаясь:
— Фрак в наше время означает гораздо больше нравственной силы, чем военный мундир, который всегда есть символ грубой, физической силы... Да к тому же и силы-то физической в этом военном мундире не так уж много...
Тютчевские остроты всегда таили глубокий смысл. Понимай эти слова как хочешь. То ли в них намёк на то, что именно армия и флот оказались в своё время неспособными выиграть Крымскую войну, и теперь, мол, дипломаты, одетые во фраки, пытаются иной, нравственной и умственной силой вернуть России её былое могущество. То ли намёк здесь и вовсе не фигуральный, а, что называется, в цель.