Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
Бирилёв с нескрываемым удовольствием остался возле Мари. И хотя не возвратился к севастопольской теме, но с увлечением принялся рассказывать о живописности Ионических островов, возле которых недавно стояла их эскадра. Вспомнил и недавний свой поход к берегам Японии и русского Дальнего Востока.
Мари внимательно слушала Николая Алексеевича. Она отложила шитье, лицо её выражало сосредоточенность. Бирилёв так живо рассказывал обо всём, что пережил сам в морских путешествиях, что Мари казалось, будто она сама стоит с ним рядом на палубе фрегата и её обдают то солёные
Неожиданно для самой себя она отметила: повидавший немало за свою жизнь моряк совсем не рисуется перед ней, неискушённой девушкой.
Все истории в его передаче были скорее рассказами о дружной и славной семье матросов, которые и в опасности не теряют бодрости и чувства юмора, великодушны без малейшего позёрства.
Временами Мари даже забывала, что перед нею сидит командир боевого фрегата, в подчинении которого пятьсот человек. Ей казалось, что собеседник просто добрый, хороший человек, который ведёт речь о таких же, как он, товарищах, с которыми, положим, только что сходил на охоту и вот теперь делится впечатлениями, но без привычного охотничьего бахвальства.
Да вот хотя бы этот случай с тигрицей, которую повстречали в бухте Золотой Рог, где недавно основано новое русское поселение — пост Владивосток. Оказывается, тигры там бегают ну почти как у нас на улицах кошки. Только след лапы такой «кошечки», оставленный на песке, величиной с тарелку! И вот матросы, забавляясь на берегу, погнали однажды тигрицу, а она — бух в море и поплыла. Что тут случилось! Матросы перепугались, что погибнет животное, — и в шлюпку. Да разве такого хищника подхватишь на руки? Принялись тигрицу гнать криком, чтобы не утонула, скорее пристала к берегу. Ребята сами вымокли, а зверя пожалели, не загубили...
Признаться, до сих пор Мари не представляла себе такими военных людей. Ведь этот офицер был в пушечном огне, в пороховом дыму. Его душа должна была ожесточиться, а вот поди же — в каждом слове Николая Алексеевича удивительная мягкость и отзывчивость к людям и всему живому.
«Как славно быть таким человеком! Его сердце не огрубело и конечно же не разучилось любить», — подумала Мари и вдруг покраснела от своей мысли.
Пригласили к столу, Бирилёв подал руку Мари и провёл её за стол, сев с нею рядом.
За ужином завязался общий разговор. Офицеры вспоминали страны, где довелось побывать, говорили об обычаях разных народов. Когда коснулись Японии и Бирилёв рассказал, что японцы едят мало, зато велик и разнообразен набор блюд, по этому поводу тут же посыпались остроты. Дескать, всем народам надо бы пройти школу русского гостеприимства. У русских в семье обед — так роту можно накормить, ужин — сзывай хоть весь полк.
Адмирал Лесовский принялся рассказывать о своей недавней поездке в Америку. Тоже заморская, экзотическая страна, но населена сплошь европейцами, если не считать завезённых негров. Там другое: страна машин. Кстати, адмирал специально плавал в Америку, чтобы познакомиться с броненосными судами.
Моряки, сидевшие за столом, тотчас поддержали близкую им тему —
— Ну-с, нам пора, — спустя некоторое время раскланялся Лесовский, а за ним и другие офицеры.
Когда гости ушли, Эжени подлетела к Мари:
— Правда, он очень мил, этот Бирилёв? Мой Николя познакомился с ним ещё в войну, в Севастополе. Николай Алексеевич — настоящий мужчина: храбр, умён, великодушен. И не последнее в расчёте — флигель-адъютант! — И пристально заглянув в глаза своей младшей подруги: — О чём вы с ним говорили?
— О чём? — Мари пожала плечами. — Так, обо всём — от Севастопольской обороны и до вязания.
— И ты, конечно, не допустила, чтобы мужчина поддерживал твой разговор о разных там рюшах и воланах?.. И сама говорила о войне — какой ужас! Нет, ты неисправима, Мари! Когда ты начнёшь думать о себе, перестанешь не замечать ничего вокруг? Так ведь и жизнь пройдёт, пойми ты наконец...
Мари промолчала. Она лишь тихо, пряча свои прелестные глаза, улыбалась. Ей впервые сегодня было так хорошо на людях! А вот почему, этого она ещё не знала. Вот только бы Эжени не приставала теперь к ней со своими расспросами и не пеняла ей понапрасну.
12
Ночью над Ниццей разразилась буря. Да такая, что загромыхали крыши, со стоном стали падать деревья, дико завыл ветер за окнами и в печных трубах.
Мари не смогла заснуть до утра. И пришла мысль: неужели вот так, нежданно-негаданно в один день вдруг изменится и её жизнь? То — тишина, грусть да скука. А то, как сейчас шквал с моря, налетит что-то неожиданное, подхватит её, как лист с дерева, и унесёт, кружа, далеко-далеко... Но с чего бы так в человеческой судьбе, если на то пока нет никакой причины?
«Только если пришла ко мне такая мысль, — подумала Мари, — значит, я что-то почувствовала. Но как назвать это ощущение, как выразить его словами? А может, это бессонная тревожная ночь смешала всё в моей голове?»
Утром отец сообщил: опасаясь за корабли, стоящие на рейде, адмирал Лесовский посреди ночи пешком отправился в Виллафранку. На эскадре боевая тревога, все офицеры дежурят на своих судах.
— И надолго? — вырвалось у Мари.
— Что, буря?
— Да нет, то, что моряки не смогут сойти на берег...
Фёдор Иванович пристально посмотрел на дочь, и она почувствовала, как некстати запылало её лицо.
Прошло несколько дней, и в тютчевский дом пожаловал Бирилёв.
Представился и пригласил всех по случаю своего дня рождения к нему на фрегат. Фёдор Иванович отказался, сославшись на нездоровье. Не решилась оставить больного мужа и Эрнестина Фёдоровна. А Мари, так, что не скрыть радости, бросилась к себе одеваться...