Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

Волков Соломон

Когда в Мариинском готовили премьеру «Спящей красавицы», то истратили только лишь на гардероб пятьдесят тысяч рублей — огромную сумму! А какие там были чудеса и волшебные превращения! Это была грандиозная феерия. «Спящая красавица» должна быть роскошным зрелищем В таком деле многое зависит от театральной администрации. В России, если бы я был там в почете, можно было бы хорошо сделать, там бы денег не пожалели. А здесь, в Америке, Чайковского никто не понимает. Это такая благородная музыка! А им все равно. Потому что они понятия не имеют ни о сказках французских или немецких, ни о русской музыке. Все, что ни сделаешь, — «good enough» для них. А если сделаешь лучше, то они даже не понимают, что это лучше…

«Спящая красавица» вышла у

Петипа гениально. Но конечно, если я поставлю «Спящую красавицу», это не будет просто повторение того, что придумал Петипа. У меня будет немножко другой подход, свои идеи. Я посмотрю, что из танцев Петипа годится для наших дней, а что нет. И вероятно, нужно будет сделать разные добавления, сокращения, исправления. Балет — это не музей, где картина может висеть сто или двести лет. Даже картина нуждается в том, чтобы время от времени ее почистить. Если она потрескается — ее реставрируют, но в каждом музее есть залы, где люди не задерживаются, только заглянут: «А-а, тут скучно, пойдем дальше». Балет так выжить не может. Если людям в балете скучно, они перестают покупать билеты. И театр тогда просто исчезает.

«Щелкунчик»

Баланчин: Для многих Чайковский — это «Щелкунчик», причем не балет полностью, а сюита из него. Жаль. Надо, конечно, услышать и увидеть весь балет полностью, так, как он был задуман Чайковским. «Щелкунчик» — шедевр Чайковского. Он заранее говорил, что напишет такую музыку, что все плакать будут! Я в детстве танцевал в «Щелкунчике» в Мариинском театре. Считалось, что это постановка Льва Иванова, но на самом деле все придумал Петипа Петипа заболел или вдруг испугался — мало ли что могло случиться, только выпускал спектакль Иванов. Но «Щелкунчик» — это была, конечно, идея Петипа. Я танцевал в «Щелкунчике» в разных ролях: я был Мышиный король и Принц, а потом исполнял в последнем акте танец Буффона с обручем.

«Щелкунчик» — это сказка Гофмана, невероятно популярная в России. Чайковский ее очень любил. Но Петипа сюжет разработал не по Гофману, он взял сказку Дюма-отца Потом, когда издавали ноты «Щелкунчика», там, кажется, были проблемы — не надо ли платить Дюма авторские? Но Чайковский написал издателю: мы о Дюма — ни гугу, молчок. Так это и осталось секретом. Петипа был француз, ему французская сказка была понятней. Он и по-русски никогда толком говорить не научился. Когда Петипа пытался говорить по-русски, то, вспоминают, получались совсем неприличные вещи. Но в балете не нужно говорить по-русски, все балетные термины французские, так что танцоры понимали Петипа без проблем.

Волков: Герман Ларош писал, рецензируя премьеру балета Чайковского: «Говорите сколько хотите против детских сказок. Вы не можете отрицать, что мы с детства полюбили их и что они вошли глубоко в наше воображение. Вы не можете отрицать, что в сказках заключены некоторые из глубочайших идей, волнующих человечество. И это факт, что в глазах наших современников якобы "детские" сказки все более и более становятся сказками для взрослых, раскрывая свое глубокое значение».

Баланчин: «Щелкунчик» Гофмана — это серьезная вещь в форме сказки Девочка Мари получила на Рождество подарок, игрушечного Щелкунчика Ночью оказалось, что Щелкунчик — это заколдованный принц, на которого пошел войной Мышиный король. Мари спасла Щелкунчика от мышей. Благодарный Щелкунчик привел ее в царство игрушек и сластей, а потом женился на ней. Конечно, у Гофмана все выглядит не так просто: может быть, это все Мари только приснилось? Там много иронии и намеков, понятных только взрослым. Поэтому, когда публикуют «Щелкунчика» Гофмана для детей, то подготавливают специальное, облегченное издание. Дюма тоже сделал такой облегченный, французский вариант.

Петипа, поскольку он не читал по-немецки, в своем «Щелкунчике» перепутал все имена

У Гофмана Рождество празднуют в доме советника медицины Штальбаума, а у Петипа он — президент Зильберхауз. У Петипа девочку зовут Клара, а у Гофмана Клара — это кукла девочки Мари. У Гофмана — Конфетенбург, а у Петипа — Конфитюренбург; но это изменение мне, скорее, нравится. Конфитюренбург — замечательное слово! Даже не выговоришь сразу. Мне еще нравится немецкое слово Шлараффенланд — страна лентяев, где молочные реки и кисельные берега Интересно, что в России сказка Дюма так никогда и не привилась. Там все знают «Щелкунчика» Гофмана, а Дюма никто не знает. В России Гофман был вознесен на необыкновенную высоту. Его там любят больше, чем в Германии. Немцам не нравится, что Гофман их ругает. Гофман всех ругал, он был настоящий романтик. А в России его сразу поставили рядом с Шекспиром Пушкин свою «Пиковую даму» написал конечно же под влиянием Гофмана. В «Пиковой даме» тоже не очень понятно: в самом деле появляется призрак Старой графини? В самом деле этот призрак сообщает секрет трех карт? Или это все бред сумасшедшего офицера?

Волков: Близкий сотрудник Дягилева, художник Александр Бенуа, соединяет три имени — Гофмана, Пушкина и Чайковского: «"Пиковая дама" Пушкина — несомненно, "гофманиада" в русском стиле. "Пиковая дама" Чайковского — "гофманиада" в петербургском стиле». И Бенуа добавляет, что он своим увлечением Гофманом заразил Дягилева.

Баланчин: В «Петрушке» Стравинского, в разработке сюжета которого принимал участие Бенуа, можно увидеть кое-что из Гофмана. Там ведь тоже куклы! И они тоже оживают. Стравинский говорил мне, что «Щелкунчик» ему особенно нравится потому, что там нет никакой тяжелой психологии, а есть занимательное представление, понятное без лишних слов. И конечно, Стравинский восхищался оркестровкой Чайковского в «Щелкунчике», особенно, я помню, китайским танцем. Чайковский использует там сначала малый состав оркестра, а потом оркестр полностью, но звучание не меняется: остается таким же прозрачным Стравинский говорил, что Чайковский, вероятно, научился этому у Бизе.

Чайковский написал для «Щелкунчика» русскую музыку, но там много стилизации: например, гости танцуют старинный немецкий танец гроссфатер, а увертюра к балету похожа на его любимого Моцарта. Марш тоже написан в прозрачном, легком стиле Моцарта. Вообще, все в «Щелкунчике» изящное, миниатюрное. Я сказал бы, что это венский стиль. Мы в Петербурге любили венские пирожные и торты. «Щелкунчик» похож на них.

«Щелкунчик» — это балет о Рождестве. У нас в Петербурге было гениальное Рождество. Ах, как это было гениально! Я был маленький. Для меня Рождество было совершенно исключительной вещью. Конечно, Рождество это не Пасха. На Пасху всю ночь колокола трезвонили! Это особенный праздник. А на Рождество Петербург был весь темный и какой-то странный. Не было такого, как сейчас, когда на Рождество все кричат, бегают, запыхавшись, как будто пожар. У нас в Петербурге было тихо, как будто ожидали: кто родился? Христос родился!

Такого Рождества, как в Петербурге, я нигде не видел — ни здесь, в Америке, ни во Франции. Нам, старым петербуржцам, трудно! Я старался сделать так, чтобы в православной церкви в Нью-Йорке люди торжественнее Рождество встречали, с пониманием. Но ничего не вышло. Придут в церковь со свечками и начинается: ха-ха, хо-хо. Русские какие-то разговоры, сплетни. Все это не то!

В Петербурге рождественская служба рядом с нами была во Владимирском соборе. И конечно, во всех больших соборах: в Казанском, в Исаакиевском. Незабываемый таинственный момент, когда гасились свечи, церковь погружалась во тьму и вступал хор. Замечательно пел. В православной церкви служба — это настоящая театральная постановка, с шествиями. Парами выходят священники в бархатных камилавках, дьяконы, дети в парчовых стихарях и, наконец, сверкая ризами, — сам митрополит.