Страсти по Фоме. Книга 2

Осипов Сергей

Получив бумагу, дед деловито обнюхал ее и вприпрыжку поковылял обратно.

— Настоящая! — проскрипел он, непонятно что имея в виду — бумагу или печать.

Дед умел грамоте носом.

— Сукины дети!.. — Гарцевал граф на вороном. — Всех обложу налогами и правом первой ночи! Да — каждой! — вспоминал он краткий курс бесконечной истории партии дармоедов своей родины.

Наконец, бумага была прочитана и из-за изгороди раздался плач-причитание, по силе неискренности не уступающий прежнему радушию трактирщика. Плач набирал силу, но из-за

живого забора никто не появлялся.

— Ваше сясьво! — донеслось, наконец, до Фомы. — Ведь мы что? Ведь мы скоты, бараны и свиньи! А вы кто? Вы отец нам родной!

— Ну, конечно!.. — Фому такое родство не устраивало.

— Да что же это такое, выйдет уже кто-нибудь меня встречать?! — вскричал он, и рискнул сам поехать навстречу своим рабам.

Те, как стояли, так и упали, забыв о стрелах и моля о пощаде. Волшебная сила неравенства вновь потрясла графа. И лицемерие. Впереди всех бревном валялся Томас. Не забыли еще иеломойцы озорной нрав своего короля и оторванную голову Джофраила…

В трактире было все по-прежнему, даже лошадь с кучей на картине нисколько не постарела от мух, и Фома, проходя, растроганно подмигнул задумчивой кобылке, как старой знакомой. А вкусив, с невесть откуда взявшимся коньячком, неизменное жаркое, сегодня с яблоками, он раздобрел и пообещал скоро всех освободить. Внутренне, добавил он, подозревая, что свобода, как таковая, здесь никому не нужна и даже опасна, впрочем, как и везде. Кому вообще нужна эта свобода?..

— Мы примем декларацию внутренних прав человека, — пообещал он, поднимая очередной тост.

Пить с простым народом это всегда праздник. Публика со спешным обожанием напивалась, прекрасно понимая, что больше такого случая выказать любовь господину может и не представится. Никто не скучал, только Томас бойко стучал мелом по своему черному графитовому кондуиту, записывая выпитое и съеденное на графа, да дедок, что нюхал королевскую грамоту, тайком сливал спиртное в грелку на груди, ибо больше не мог, а отказаться от выставляемого не позволяла неизвестная жизнь впереди. В конце концов, его даже слегка побили, но как-то вяло и не заинтересовано, больше для графа. В общем, картина продолжала оставаться идиллической и нарушал её только трактирщик, со своей неистребимой тягой к прекрасному.

— Можно он поиграет? — в который раз спрашивал он у Фомы и выталкивал перед собой слепца.

Тот рыдающими белыми глазами таращился на графа. Уже в течение часа скрипач угрожающе держал наизготовку свой страшный инструмент, ожидая только команды. Но команды не было. Несмотря на антрепренерские усилия трактирщика, дать слово своему виртуозу ему не удавалось, Фома всякий раз находил предлог отложить столь важное мероприятие.

— Я еще не готов воспринимать эту музыку! — останавливал он взвивавшегося было скрипача. — Жизнь и без того, полна невзгод!..

И они, эти невзгоды, не замедлили появиться…

Дверь в трактир

открылась пинком, как в добрые времена старины Джо и на пороге вырос огромный, иначе и не скажешь, человек. Фома немо уставился на него, потом на трактирщика: вас ис дас?.. Он был поражен и не мог оторвать глаз от вошедшего. Невозможно было представить двухсотведерную бочку в лучшем антропоморфном исполнении.

Это был один из тех самородков, что валяются обычно по тридцать три года на печи, а потом, войдя во вкус, и остальные… сколько останется. Но некоторые встают, на диво окружающим. Перед Фомой, как раз и стоял такой Илья Муромец, Человек Гора, Новый Гулливер. Скарт и Джофраил были, конечно, богатыри, но только вместе они могли поспорить с этим исполином.

— Кто это?

— Ольгерд, управляющий! — прошептал Томас задушенным шепотом, и Фома вспомнил человека, бросившегося в лес при его появлении у трактира.

Управляющий окинул взглядом залу. Вот он, настоящий хозяин, понял Фома, когда и на него посмотрели как на очередную вошь. Тишина неуютно помахала крылышками и он в первый раз пожалел о том, что скрипач не играет какую-нибудь токарную фугу, типа: хоц тоц перевертоц!..

— Что здесь происходит? — индифферентно поинтересовался толстяк, разглядывая картину с кобылой, потому что видеть людей он безмерно устал.

Кобыла, естественно, молчала, медитируя на кучу под собой, Фома молчал, так как его не спрашивали, остальные молчали по статусу и по состоянию. Ничего, вроде бы, особенного не спросил управляющий, но вопрос повис, как гроздья гнева.

Ольгерд оторвался от картины и чиркнул взглядом по трактирщику. Томас нервно вытер руки полотенцем.

— Ничего, — пожал он плечами. — Вот, новый хозяин… кажись! — поспешно добавил он. — Мы тут… эта, тебя поэтому… ждали.

— Дождались!.. — Ольгерд вторично окатил зал холодным взглядом.

Валяющиеся тела, беспорядок на столах, простецкий вид графа (генеральский плащ Фома скинул, дорогих сапог не видно под столом) — нет, так хозяин не приезжает, Ольгерд это твердо знал, он встречал уже не одного! «Графья», сколько он помнил, приезжали разодетые, на шарабанах, с девками и свистом всей придворной гоп-компании, три дня гуляли, пропивали все и вся (точнее то, что позволял найти управляющий), а потом возвращались побираться к королевскому двору.

Ворочает делами здесь он, да так, что в каждой деревне у него Ясная Поляна.

— Где? — спросил он трактирщика.

— Кто? — не понял тот. — Хозя?..

— Бумага!!

— У… у них!

Что-то будет! — читал Фома радостное ожидание на восторженно хмельных лицах своего народа.

— У кого?! — продолжал нагнетать обстановку Ольгерд.

Фома дружески помахал рукой.

— У меня, — доверительно сообщил он, разливая вино по стаканам и делая приглашающий жест, потом достал бумагу и помахал уже ею, поскольку приглашением пренебрегли.

— Хотите ознакомиться, молодой человек?