Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
«Ну все, он мне надоел!..»
Фома в бешенстве вскочил, расшвыривая дрова, но не менее взбешенный восстал из обломков и Ольгерд. Он был похож на огромного медведя, которого раньше времени подняли из берлоги.
— Ах ты, тля! — заревел он, отбрасывая ненужный брус, оказавшийся в руках. — Да я тебя!..
Он даже пальцы растопырил, намереваясь порвать Фому на носовые платки. После этого события развивались уже без всяких правил, по взаимному бешенству — оба в достаточной мере осознали вину противной
— Обмен ударами! На кулаках! Пока стоишь! Пока мозги не вылетят! Не уклоняться! — слышались угрожающие условия обеих сторон.
Публика была в восторге.
— Я первый! — орал Ольгерд, и когда кинули жребий ему, действительно, выпало первому
Шансы его, в глазах зрителей, снова повысились. Надо ли говорить, что засучив рукав, Ольгерд обнаружил бревновидное предплечье. Это была рука мщения, карающая десница! Видимо, такой рукой Бог вбивает в землю упрямцев и гордецов.
Фому перекрестили, вернее, «окружили» знамением, прощаясь.
Ольгерд размахнулся и ударил. Ветер свистел от стремительного движения его руки. Казалось, ничто не устоит на ее пути, тем более эта рыжая, ухмыляющаяся голова без тюбетейки. Голова эта должна была улететь по крайней мере в Гимайю. Должна была, но не улетела. Она только качнулась и загудела набатом, а сам Фома рухнул на одно колено. Он сумел самортизировать удар, но уж слишком могуч был управляющий.
— Боммм!.. — разлился по округе ровный звон, и разливался еще некоторое время, пока граф вспоминал, где он и зачем.
Затем… Затем он тяжело поднялся с колена, обеими руками старательно удерживая голову на месте. «Потом сразу к Бурденко!»
— О-о! — сказали зрители, увидев Фому на ногах, и уважительно проморгались.
Картина та же…
Ольгерд, тряся ушибленной рукой, не верил своим глазам. По всем его понятиям граф должен был улететь в дровяной сарай и превратиться там в опилки, в пыль, а этот рыжий только мычал насчет какого-то нейрохирурга и озабоченно тер ухо.
Наконец, колокол головы стих.
— Ну, если у тебя все, — сказал Фома, вправляя челюсть, — то позволь мне!
И он, в технике «щас убью», с визгом пилорамы закрутился в спираль, на мгновение замер — красивый и непонятный — Барышников! — и с диким воем раскрутился обратно.
Чем он ударил, никто не успел заметить, но толстяку управляющему показалось даже, что его лягнул вороной жеребец графа, стоящий поодаль. Удар был настолько ошеломительным и оглушающим, что все ощущения пришли потом, а пока…
— Вляк! — сказала его смятая физиономия, шлепнувшими по щекам губами, в такт удару.
Больше Ольгерд ничего не чувствовал и не видел. Он не просто подлетел, он взмыл вверх, вылетая из своих порток и башмаков, и упал обратно на дрова тунгусским метеоритом, разметав поленья правильным радиусом (что еще раз доказывает
Когда же пыль рассеялась, Ольгерд лежал неподвижной горой по имени Ню, обнаружив странную и вопиющую непропорциональность своего естества — телу. Под огромным белым пудингом живота, в том месте, где расческа бывает крайне редко, был словно завязан еще один пупок, только бантиком, бантичком даже.
— Ха?! — раздалось изумленное.
Ни у кого, при виде этой микросхемы, не возникло даже мысли о сочувствии упавшему, что было бы естественно как раз со стороны народа. Никчемность пострадавшего была очевидна всем (один раз посцать по-хорошему! — говорят старухи в деревнях). Такое не пристало иметь мужчине. Пипеткой, коей наделил всевышний Ольгерда, казалось, можно было делать только закапывания в глаза. Даже десятилетний карапуз устыдился бы такого коня — ведь скакать всю жизнь!
В общем, «не думав милого обидеть, взяла Лаиса микроскоп, и говорит, позволь увидеть, чем ты меня, мой милый…»
Нет, не такой скипетр должен быть у хозяина Иеломойи! Это стало ясно всем без референдума. Какой бы вес ты ни имел, но в глазах народа ты не имеешь веса, если у тебя невелик «повеса»!
После этого ни о каком соревновании речь идти уже не могла. С кем соревноваться? С тараканьей титькой? Да кто он такой вообще?.. Сразу вспомнились все обиды на заносчивого управляющего: «ни хрена за душой нет, а гонору-то?! Да он с таким отсутствием между ног только сквозняки создаёт!»
Симпатии зрителей теперь были полностью на стороне Фомы. «Граф!» — твердо любовались они Фомой, забыв о классовой ненависти, пока управляющий приходил в себя и со стоном поднимался.
Но дело еще не кончилось. Ольгерд, несмотря на сокращенный вариант гениталий, был опытным бойцом.
— А у тебя?! — в бешенстве заорал он, сразу оценив обстановку. — У тебя-то он есть вообще?!
Он и сам в это верил сейчас. Колдуны, маги, оборотни и прочие прохвосты-фокусники — они же бесполые! — было его твердое убеждение, основанное на невсеобщем и необязательном каросском образовании.
— А ну?! — кричал он, натягивая портки.
— То есть? — не понял Фома.
— А вот что есть, то и покажи!
— Что?! — Фома остолбенел, забыв про звенящее ухо. — Зачем? Я же выиграл пари — сбил тебя с ног!
— Это опять твои фокусы! А ты своего покажи, может у тебя его и вовсе нет?!
— А и правда! — ахнул кто-то.
Поверие о бесполости оборотней и прочей нечисти было довольно распространенным и сейчас об этом вспомнили. Многие в Кароссе становились магами, только отдав мужскую силу, порой вместе с её носителями. О графе же, если он тот самый граф, шла молва, что он общается со всякой чертовщиной.