Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
Ситуация опять переменилась. Действительно, у этого-то хоть что-то есть, пусть и позор, но на месте! А где «графский струмент»?
— Надо бы спроверить, а, братцы?
— Покажь кляп-то, граф!.. — Взыскующие возгласы присутствующих показали, что пари продолжается, и продолжается непредсказуемым образом.
— Да как-то… — Фома глупо ухмыльнулся, все еще не веря в серьезность происходящего и оглянулся кругом. — Вы что серьезно? Это же…
Но по глумливо-заинтересованным лицам он понял, что
— Да вы охренели! Я такими вещами не балуюсь!..
Действительно, в отношении к своему «тайному другу», Фома всегда исходил из принципа, которого придерживается всякая урла в отношении ножа: если уж достал, то пускай в дело! — просто угрожать ножом было недостойно. И Фома в этом вопросе был весьма щепетилен. Кабинет доктора (но не Доктора!) и отдельная кабинка в известных местах — вот, собственно и все исключения, которые позволяла себе его старомодность, даже чопорность в этом отношении…
Вперед вышел старичок, тот самый, полуслепой, что первым нюхал его грамоту.
— Давай, граф, — проскрипел он. — Вишь, как все сповернулось-то! Теперь ить по-другому-то никак нельзя. А вдруг у тебя и вправду вовсе нет?
Сам он, конечно, не видел Ольгердова позора, не смог разглядеть, по старости, но по реакции остальных составил точное представление о масштабах бедствия — меньше не бывает! — и поэтому с Фомой говорил только о наличии флейты эволюции, справедливо полагая, что если она есть, то уж меньше быть никак не может.
— Ага, щас! — пообещал Фома, все еще не веря в принародный эксгибиционизм.
Везде пишут — народ чист и свят. Как же! Фома начинал разочаровываться.
— Прям, вот так возьму и покажу… Да вы сдурели!..
Это было безумие, но… чуден Днепр при тихой погоде. Чуден и народ, взыскующий правду. Безжалостен, как Днепр.
— Тогда, граф, ты проиграл пари! — заметил старик под одобрительные кивки стоящих вокруг зрителей.
— Старик, что ты несешь? Пари было совсем не об этом и я его выиграл!..
Фома пытался достучаться до окружающих, до их сознания, но…
— Все мы знаем, что главное пари — это! — полновесно заявил старец.
Говорил опять только он, так как остальным было еще чего терять в этой жизни: семью, дом, — а старик был бесстрашен пред лицом графа, как пролетариат — ни хрена у него не было, только жизнь, о которой даже вспоминать страшно, тем более, мечтать…
Проигрывать Фома не привык ни в чем, тем более, как было объявлено, в главном, даром, что никогда в такую игру не играл. Поэтому попробовал смягчить условия, попросив поверить ему на слово, что кое-что есть.
— Ха! — перебил его Ольгерд. — Нашел дураков!
— Да, действительно,
Нет, даже в детском саду водяные пистолетики измерялись один на один, без зевак, вдвоем, и кто-то один потом выходил из туалета главным. Видя, что граф колеблется, кто-то предложил «спроверить» наличие, так сказать, не снимая штанов.
— Да вы еще губы накрасьте! — остудил молодчика Фома. — Щупать они меня будут! Совсем уже уху ели… руками!..
Не желая больше терпеть непристойных предложений, он сдался.
— Дам посмотреть только одному! — безапелляционно заявил он. — И то, блин, мгновение — для вашего же здоровья!
«Что я делаю? Зачем?» — вместе с тем, спрашивал он себя, и не находил ответа — пари!
Отрядили Томаса, как самого трезвого и все того же старика.
— А он зачем? — удивился Фома. — Он же слепой, что он увидит?
— Для порядка и общего лада, — было сказано ему. — Он все поймет и так, у него — опыт.
Дед был у них вроде секретаря, которого совали во все дыры.
— Дед, тебе нельзя, совсем ослепнешь! — предупредил Фома.
Хохоча над безумием, он зашел в дровяной сарай, следом за ним понятые, и прикрыли дверь, по требованию эскапанта… Через минуту старик вышел из сарая и бросил к ногам Ольгерда полено.
— Ты проиграл, — сказал он.
— Что?.. Такое?! — не поверил тот. — Кончай шутить, дед, я же видел!
— Нет, — сказал старик с достоинством. — Но впечатление такое!
Только тут заметили, что он прозрел и смотрит на всех голубыми глазами так, словно видел что-то такое, чего они не увидят никогда.
Потом из сарая, пошатываясь, вышел Томас.
— Ну?.. Что?.. — Бросились к нему.
Старик стариком, а этот считать умеет, интеллигент!
— Какой он?
Томас обвел всех угрюмым взором и показал на красавца вороного.
— Да ну вас всех на фиг! — в сердцах плюнул Ольгерд, надевая башмаки. — То бревно, то жеребец!.. Овцы вы, вот он вас и обманывает, козлов! Дайте мне посмотреть на эту гадюку!
— После этого удара ты уже не встанешь! — заметил старик. — Меня до сих пор шатает.
— Но я-то не видел! — возмущался Ольгерд, но его уже никто не слушал.
Последним из сарая вышел Фома — аккуратный, подтянутый, рыжий. Первый раз он почувствовал нечто вроде признательности Лилгве.
Потом был пир, мир-дружба-пиво, и обилие выпитого не оставило сознанию присутствующих ни шанса. Фома выплыл из этого славного моря последним и едва живым, его чуть не разорвало на пивные кружки, на последнем корабле Рембо, потому что они с Ольгердом опять затеяли спор, кто больше выпьет дивно распирающего напитка.