Страсти по Михееву
Шрифт:
Теперь ты исследователь метафизики пьянства. Минули те благодатные времена, когда ты не знал, где проснёшься и мог выпить девять сантиметров водки зараз, не дерзя продовольственным сопровождением. И честно заработанный цирроз отечественной марки не позволит тебе умереть от какой-то там импортной заразы сомнительного происхождения. Это было бы стыдно, особенно тебе, вековечному поборнику всесоюзного движения «Пьянство против наркотиков», зачекинившемуся в Таганском районном вытрезвителе. Твоя любовь к алкоголю – это болезнь замороженных чувств. Из-за этой страстной любви ты выпил море, осложняя себе существование и сквозь похмелье прислушиваясь к жизни.
Ты помнишь всю узкоспециальную терминологию прошлого времени. «Пугни портвейном!», «Становь миску!», «Сделай водку как была!», «Не сыпь с катетом!». И главную из градаций алкогольного опьянения – «в умат», когда твои движения на секунду становятся филигранно точны, ты, едва дыша, ставишь иглу на пластинку, потом, исполнив долг, расслабляешься и падаешь, опрокидывая стол с угощениями. Ты помнишь как пиво в «Пльзене» становилось всё менее и менее чешским. Ты помнишь как твой славный друг-химик, находясь на далёкой практике, пропил с заезжими комсомольцами казённую клеёнчатую таблицу Менделеева размером 3x4, все запасы реактивов и местное колесо обозрения. Ты ещё пил в шумно скользящих трамваях-ресторанах, приставая к прохожим дружелюбными словами сквозь открытое окно.
Ты один из немногих людей в России, кто ни разу не посетил Макдоналдс и не подверг себя ни единому сэлфи. Поэтому размеры твоего аппетита и подробности твоих деяний будут скрыты от недоброй общественности. И хотя пьяницам свойственна искренность, ты никому не расскажешь, как однажды, употребив ёмкую театральную флягу досуха, вышел с цветами на сцену и встретил там обречённую петь Мирей Матье (в Москве кого только не встретишь). Девушка в обмен на букет привычно подставила дежурную щёку, как икону, но ты, по-хозяйски преодолев лёгкое сопротивление, мягко обнял её и хорошенько поцеловал в одинокие губы. По харе не получил, а нездешней красавице будет что рассказать подружкам: такого парня чуть не отхватила! В общем, культурно отдохнул, оставшись в первозданном виде и не желая нравиться окружающим.
Ты никому и словом не обмолвишься о том, как с западно-европейским выражением лица и криками «Враг не пройдёт!», водрузил с товарищами красное знамя на крыше деревянной пивной где-то в Химках, чуть (очень) серьёзно не поплатившись за содеянное. Навсегда останется тайной и тот факт, как ты, после много водки, перелезая под колким холодным дождём через высоченный ночной забор, притомился в пути и уснул наверху этой некрасивой разделительной преграды. Помнится, было сыро, узко, жёстко, но обошлось. И это было здорово. Обескураживающе здорово. И в темноте можно встретить хорошего человека, если воспринимать проблему как приключение.
Теперь ты вышел из возраста поиска собутыльников. Ты снимаешь беспокойство уже не водкой, а старой музыкой, книгами, чёрно-белыми комедиями и нестрашными фильмами направления «нуар». Хотя уже, конечно, больше перечитываешь, чем читаешь, пересматриваешь, чем смотришь. Возгласы «Захвати что-нибудь к лимону!» давно не тревожат твои ушные мембраны. Лицо немного разгладилось и «отвиселось», насколько это возможно, от былых шалостей. Ты избавил общественность от своего пьяного обаяния. Ты стал трезвым экспонатом грустного павильона «Минеральные воды», редким, как уроженец Тосканы с аллергией на кьянти, козий сыр и макароны. Время ускоряется, плотность событий уменьшается. Новая утренняя футболка к вечеру остаётся чистой,
Однако упомянутые высокоинтеллектуальные игры – это не всё, чем ты занимался в жизни. На иных поприщах ты тоже слегка подуспел. У тебя куча честных трудовых дипломов «старого» советского образца. По определению доброго друга детства Саши Бельского, «ты не шёршунь, а пчёлка-медоноска». Такие его слова далеко не к каждому обращены. И у тебя есть ученики. Много учеников. И среди них есть даже непьющие. Что удивительно.
И вообще ты сносно расположился в свои шестьдесят девять. «Домик в лесу, кухарка приличная». Твой жизненный путь благополучен. Тебе хорошо под семьдесят и тебе хорошо. Загадочно и хорошо. Пахнет хлебом насущным. В голове происходит течение мыслей и фактов. И ты всё знаешь заранее, хотя и не утратил способности удивляться, отложив в сторонку духовную старость. Ты живёшь как бы по второму кругу, но без сладких ошибок и внезапных открытий.
Тебе уже многое можно. Ты уже во многом вне подозрений. Как напарница Цезаря. Ты человек высокой культуры отказа и уже не рвёшь тесный ворот, доказывая очевидное. Ты по-доброму равнодушен и на бестактные вопросы даёшь бестактные ответы. Твои «да» и «нет» искренни.
Но возраст, конечно, для тебя нов. Как если бы после многих иностранных машин ты вдруг купил родную отечественную: долго удивляешься её неодинаковости и существенными отличиями от предшественниц. А она просто другая. То есть принцип действия тот же, но другая.
Кой-какой след в природе ты оставил. Не только даты пребывания на планете через скорбную чёрточку. Твоя жизнь, как, впрочем, и любая другая, – это цепочка принятия решений, совокупность действий. Цепочка своими зигзагами напоминает о том, какими правильными и приятными были ошибки молодости и что неудачи определяли твою судьбу в гораздо большей степени, чем удачи (на самом деле ошибок нет; есть то, что ты делаешь и то, чего ты не делаешь). В профессии ты достиг положенных тебе природой вершин и прекратил поиски дальнейшего прекрасного.
И теперь ты, как интеллигент широко профиля, позволяешь себе непозволительное – смотреть правде в глаза. Правда вполне терпима, хоть и режет чего ей там положено резать.
При звуках марша «Прощание славянки» тебе уже не хочется совершить геройский поступок и перевернуть мир, не имея точки опоры. Ты понимаешь, что храбрецом быть уже утомительно и риск в твои годы превышает вероятный выигрыш. Так ты используешь сомнительные преимущества своего возраста. Выйдя за околицу, несёшь околесицу. Люди говорят тебе что-то вслед, но лишь из вежливости, и для того, чтобы самим стало легче.
В свои шестьдесят девять ты всё о себе уже знаешь и тебя невозможно обидеть, а можно только развеселить. Многие вещи воспринимаешь спокойно, они больше не управляют тобой. И погода стала как-то радовать. Будь ты попроще, ты бы восторгался. Но повзрослеть так и не удалось. Ты так и не научился выкраивать значительное лицо во время громкого командного голоса и говорить целомудренные вещи. Тебе по-прежнему всё смешно и никто не дождётся от тебя подробной исповеди у заплаканного дождём окна, хотя материшься ты весьма бегло. Не все дураки, кто дурачится.