Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова
Шрифт:
– Выяснили у кухарки Плотицыной: колодец есть, но нынешней весной вода в нем испортилась. Но это к делу не относится. Читайте дальше.
– «Ровно в 10 утра Зубастый садится в коляску и убывает в сторону Яузских ворот». Ясно, это на службу – полчаса самый раз доехать до Тверской площади. Далее: «В течение круглых суток никто не входит и не выходит из дома Зубастого, дым из труб не идет и никаких признаков жизни в доме не заметно». – Соколов пробежал сводку до конца, посмотрел на Мартынова:
– Прибывал
Мартынов недовольно поморщился:
– Какие-то пятнадцать минут… Разве это имеет значение, граф?
– А как же? В службе сыщика порой сломанная спичка или волосок, обнаруженный на месте преступления, помогают дело раскрыть.
Мартынов лениво потянулся:
– Перед нами не ставили задачу тотального слежения. Филерам было четко приказано: следить за домом Гершау, и все. Филеры должны выяснить, не скрывается ли в доме его супруга Эмилия. Не больше!
Соколов расхохотался:
– Случай замечательный! Ищем жену в доме мужа.
– Именно так! И это очень глупо. Но все расходы по прослежке несет Распутин, и Джунковский приказал выполнить это желание старца. Фигурант, как вы убедились, все последние вечера проводил в доме, кроме службы, никуда не выезжал, ни с кем не встречался. Теперь даже ужин привозит в корзине, потому что готовить в доме некому.
Плетеная корзина
Соколов заинтересовался:
– Ужин берет? Ты же говорил, что он кухарку держит?
Мартынов сказал:
– Горничная Шведова и стряпуха Плотицына нами допрошены под расписку о неразглашении. Они показали, что после бегства супруги Гершау так расстроился, что с той поры отказался от прислуги. Он заявил им: «Вам нечего в доме делать, пока не вернется в дом Эмилия». Но жалованье выдал за две недели вперед. Так что горничная и повариха теперь не бывают в его доме, но вполне счастливы.
– В каком заведении ужин берет?
– Не знаю.
– Итак, Гершау живет в печали и анахоретом?
– Именно! – с готовностью подтвердил Мартынов. – За дни наблюдений его не посетила ни одна душа. Но самое грустное – не оправдались наши надежды: Эмилии нет в доме, не прячется она от Распутина, иначе обязательно себя проявила бы. Беседовали с тамошним дворником, он ничего сказать не умеет. Впрочем, Гершау уже сдает дела, будет переезжать в Петроград – на место новой службы, в Генеральный штаб. Думаю, через неделю его в Москве не будет. И Распутин, слава богу, за ним выметется.
Соколов задумчиво походил по кабинету. Вдруг он заглянул в лицо начальника охранки:
– Ты, Александр Павлович, обратил
Мартынов молчал.
Соколов продолжал:
– А я тебе скажу: не хочет пускать в дом посторонних. Другое: что в корзине – конкретно?
– Разве это важно? Не динамит ведь…
Соколов вдруг вперился в начальника охранки своим знаменитым, наводившим ужас взглядом:
– Мартынов, я намерен провести в доме Гершау литерное мероприятие номер один.
Начальник сыска решительно замахал руками:
– Вы хотите негласно забраться в дом и тайком сделать обыск? Нет, не рассчитывайте на литер! Ведь полковник Гершау – это не рвань с Хитрова рынка. Это высокопоставленный и заслуженный чиновник! Я категорически против.
Соколов фыркнул:
– Боже мой, какие мы стеснительные. Ну прямо институтка, с которой гусар исподнее стащил. Хорошо, это дело я сам доведу до конца. – Засмеялся: – Сделай обыск и прослежку – любого посадишь в тюремную тележку. Адью!
Соколов выскочил на площадь, в два пальца оглушительно и с художественными переливами свистнул:
– Фьють, эй, командир кобылы, давай сюда! Гони, паразит, к Котельникам.
Мазуринская богадельня
Соколов прибыл к точке, откуда велось наблюдение за домом Гершау – к Мазуринской богадельне. Это был настоящий дворец с богатым порталом, четырьмя могучими колоннами, роскошной отделкой фасада, сооруженный в 1887 году.
Потомственный дворянин и купец Николай Алексеевич Мазурин был богобоязненным и добрым. Искренне любя ближних и дальних своих, он в свое время пожертвовал на берегу Москвы-реки участок земли и полмиллиона рублей на устройство и содержание дома призрения имени семьи Мазуриных. Дом был рассчитан на сто человек, «происходящих из московского купеческого и мещанского сословий, чисто русского происхождения, православного вероисповедания».
Теперь богадельня послужила и еще одному доброму делу – целям сыска.
Соколову требовалось увидать старшего филера. На сей случай были предусмотрены условные знаки, которые, за их полную кажущуюся несуразность, сыщики с юмором прозвали «три зеленых свистка».
Соколов, когда дефилировал мимо окон, за которыми засели с биноклем наблюдатели, вдруг остановился, снял макинтош, стряхнул с него невидимую пыль и снова надел. Это и был условный знак, обозначавший «Пусть старший следует за мной!».
Сыщик свернул в безлюдный проулок к Москве-реке.