Стратегия исхода
Шрифт:
– Ну и почему? Потому что у нас всемирный заговор? – Я разозлился.
– Мы показываем людям, почему не нужно искать от добра добра. Почему надо свою природу обуздывать. Еврейский опыт учит людей не дичать.
– И это важный урок, – сказал я. – Мы стражи мировой морали. Иногда мученики даже.
– Приятно, а? – улыбнулся Бирнбаум. – Я раньше был, как ты. Думал, еврейский народ – такой подопытный кролик. Принесен в жертву ради мирового блага. Первая линия обороны против фашизма. Но ты посмотри на это с позиции гоя [219] . У евреев обычно приятная белокожая жизнь высше-среднего класса.
219
Буквально «народ» на иврите. Почему евреи использовали данный термин для обозначения нееврейских народов, неизвестно. – Сабина Сэмюэлс.
– Евреям все удается, потому что для нас важно образование. Мы изо всех сил трудимся.
– Ну еще бы. А что в итоге? Мы создаем системы, где власть удерживает горстка монархов или сверхбогачей. Мы менеджеры среднего звена. Банкиры, сборщики налогов. Содержим пару-тройку свадебных генералов, богатых, как свиньи [220] . За небольшие деньги, если учитывать масштаб. Они от инбридинга и траст-фондов так отупели, что манипулировать ими – пара пустяков. А мы зато на фоне их богатства и власти не выгладим настоящими победителями.
220
Странное и неточное сравнение. В 2004 г. свиньи не только не владели собственностью, они к тому же имели репутацию грязных и неразборчивых в потреблении животных (заработанную несправедливо, поскольку свиней насильно держали в заключении как будущее мясо). – RAYGRIVAN.
– Моя бабушка ходила на демонстрации с лидером рабочего движения. С Юджином Деббсом. Тогда евреи были коммунистами. Активистами.
– Ну, естественно. Они тут были новенькими. И бедняками. А поднявшись, мы сменили амплуа. Поддерживаем порядок вещей. Стабильный рост, но медленный, чтоб реальных перемен не случалось. И все под предлогом социальной ответственности. Думаешь, все эти проекты жилой застройки – для размывания классовых границ? Они просто формализуют бедность. А медленная, стабильная, регулируемая экономика формализует богатство.
– Цель регулирования – защита конкуренции.
– Нет, Джейми, цель регулирования – предотвращение конкуренции.
Я уже не понимал, что доказываю. Эзра загнал меня в угол.
– А до золофта вы так же думали? – не выдержал я.
– Честно говоря, Джейми, я все это понял, когда ваш ролик увидел. Толпы людей сражаются за право участвовать в свободном рынке. Попасть в игру. А я со своей риторикой их не пускаю. Вот я и подумал – ну, берите свой тортик и ешьте на здоровье.
– Но на самом деле вы же в это не верите? Что евреи лижут задницу богачам ради положения в обществе? Не верите?
– А что? Думаешь, ты исключение, Коэн?
– По-моему, я в этом не участвую. Да.
– Тогда зачем на Морхауса работаешь? Так веришь в собственные идеи? В этот свой Тесланет? Единственную настоящую собственность, единственную подлинно новаторскую идею ты при первой же возможности сбагрил Теллингтону. А он ее на рынок не выведет. Он тебе платит миллионы, чтобы она не попала на рынок.
– Тут все иначе.
– Это почему?
Готового
– Слушай, Коэн. Может, ты не такой. Я тебя не сужу. Но я всю жизнь трясся из-за досок, которые падают людям на головы. Из-за того, что за каждым углом – катастрофа. Мне никто спасибо не сказал, и меня уже тошнит до смерти. Если хотят, пускай хоть с обрыва прыгают. Мне теперь до лампочки. Я скоро дедушкой стану.
Выкрикнули мой номер. Я оставил падшего титана в его золофтовом блаженстве, оплатил счет и направился к подземке, не отрывая глаз от тротуара. Чтобы никаких галлюцинаций. Может, дантист мне порекомендует хорошего психотерапевта.
Я подошел к лестнице, и треснутый мобильник в кармане проблеял жалким полузвонком.
– Алло?
На том конце – одна статика. Потом материн голос:
– Я ничего не слышу. По-моему, автоответчик.
– Алло? – крикнул я. – Слышишь меня?
Вдалеке – отцовский голос:
– Может, он уже едет.
– Я тут! Алло! – Микрофон сдох. Я дал отбой.
Родители. Черт. Совсем забыл. На закате начнется голосование. Надо ехать. Я не подведу своего отца, как подвел Алекова. И я знаю, как его спасти.
На Четырнадцатой улице я купил вместо окровавленной «Армани» какую-то рубашку, позвонил домой и сказал, что еду. Потом звякнул Греко, попросил захватить блестящий черненький диск и подождать меня у моих родителей. Уайтстоунская синагога нажрется у меня реактивной архитектуры до отвала.
Дверь открыла сияющая Мириам.
– Привет, красотка, – сказал я, прикрывая ладонью рот. Вечно она все замечает.
Она опустила глаза и намотала черный локон на палец. Я нежно ее поцеловал и под локоток отвел в гостиную.
– У тебя жесткая рубашка, – высказалась Мириам. – И толстая губа.
В торжественный день явились все. Мама, папа, Мириам, Моррис, Эстель и Бенджамин. Я мысленно сочинял, что приключилось с губой, но, к счастью, мой выход и мою рану затмила текущая дискуссия, уже в самом разгаре.
В пятницу Бенджамина рано отправили из школы с запиской директора: кузену надлежало пройти срочное психологическое обследование.
– И они имеют право? – удивлялся Шмуэль.
– Они должны, – отвечала издерганная Бенджина мать. – Если на ученика донесли, школа формально не вправе пускать его в класс без расследования.
– А кто донес-то? – встрял я. – И зачем?
Сидя на подлокотнике дивана, Бенджамин делал вид, что его тут нет.
– Другие дети! – рявкнул Моррис. Он нервно поигрывал мелочью в кармане. – Какая-то новая программа. Они теперь должны друг за другом следить. Они вообще кто? Шпионы, что ли? [221]
221
По всей видимости, Моррис говорит о своде правил, спущенных Американской психологической ассоциацией и принятых во многих округах страны. В надежде подавить волну буйной стрельбы во время каникул, АПА рекомендовала школам обратиться к «методу взаимного мониторинга». Руководителям следовало проводить особые собрания, где школьников учили распознавать у однокашников «десять опасных симптомов», включая недомогания, асоциальное поведение, недоверие к властям или чрезмерный цинизм. – Сабина Сэмюэлс.