Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
В обесточенных домах жить стало сразу как-то неуютно. Свет давали на несколько часов в день, а в остальное время ни посмотреть телевизор, ни послушать радио, ни включить утюг. Всё время приходилось думать, холодильник разморозится окончательно или удержит хоть немного холода до следующего включения?
На следующий день в магазинах резко обозначилась нехватка молока.
— Ну, это уже дикость, — возмущались люди в очереди. — Коровы не бастуют, они пасутся и доятся строго по часам. Им вымя в узел не завяжешь и вырабатывать молоко не запретишь.
— Это
— А где тогда молоко? Что с ним делают?
— В землю выливают.
Алистрине вспомнились далекие годы, когда она была гражданкой Баварской Советской Республики, что просуществовала аж целый месяц. Тогда белая армия тоже решила устроить продуктовую блокаду простым жителям Баварии, вовсе не призывавших к себе русских коммунистов, которые пришли и захватили власть сами. Тогда молоко, что везли из соседних земель, перехватывали на границе и просто выливали на землю. Варварство, что ещё сказать.
На второй день забастовки профсоюзные лидеры всё же сообразили, что есть службы, работу которых останавливать не стоит и любезно разрешили работать пищепрому, больницам, фермерам, водопроводу, школам, угольщикам и почте. В этот список собирались включить и пабы, но жены бастующих резко выступили против, ибо в нежданно образовавшееся свободное время их мужья успели бы спиться.
В небольших католических городках всё было куда спокойнее — вооруженные лоялисты не врывались в цеха, не закидывали заводы «коктейлем Молотова» и не выгоняли рабочих прочь — подобное лоялисты вытворяли в Белфасте, где их позиции были сильны.
— А почему мы, собственно говоря, не вмешиваемся? — подняла вопрос Алистрина на очередном собрании в штабе бригады. — Сейчас получается так, что реальную власть в городе держат лоялисты. Это они решают, будет в наших домах свет или нет, будет ли еда в магазинах, кому работать, кому нет. Мы-то почему это терпим?
— А что вы предлагаете? — спросил командир бригады. — Тоже объявить какой-нибудь бойкот?
— Тогда нас точно всех расстреляют на месте, — прокомментировал здоровяк Джо, — как говорится, что позволено Юпитеру, не позволено быку.
— Всё не так просто, как кажется на первый взгляд, — продолжал командир, — эта тонкая политическая игра, которую придумал Лондон.
— Я понимаю, — согласилась Алистрина, — что Лондон хочет сделать вид, будто он согласен на разделение власти, а вот протестантские жители Ольстера вроде как этого не хотят. Я понимаю, что это игра на публику, что вооруженные лоялисты создают видимость всеобщего протеста, в то время как протестантские рабочие хотят вернуться на фабрики, а их не пускают. Мы-то чем можем ответить? В конце концов, страдают от всего этого и католики.
Но ответа не было. Не появилось его и вечером, когда пришла новость, что армия разбирает баррикады на улицах, провоцируя этим стычки католиков и протестантов, а лоялистский снайпер успел убить женщину.
На следующий день новости пришли и из Ирландии — в Дублине и Монахане прогремело четыре взрыва, убито тридцать три человека,
В забастовочном комитете заявили, что очень рады бомбежкам Дублина, и в войне с Ирландией они могут посмеяться над ней. Британские власти делали вид, что ничего страшного не происходит и забастовка вскоре сойдет на нет.
К четвёртому дню забастовки перестала работать почта, бензина на всех не хватало; на пятый — власти Ольстера объявили чрезвычайное положение; на шестой — по телефону можно было дозвониться только в экстренные службы.
На седьмой день состоялся марш «Вернёмся к работе», когда двести рабочих фабрик и верфи попытались призвать людей одуматься, не слушать лоялистский забастовочный комитет, который ведёт Ольстер к экономическому коллапсу, и вернуться на службу. За эти политически невыверенные лозунги лоялисты избили участников марша. В этот день тринадцатилетней девочке оторвало ноги миной.
И каждый день от бомб и стрельбы лоялистов погибали люди. Власти дрогнули — они обещали отложить разграничение власти на три года. Но забастовщикам этого было мало. Они желали, чтобы разграничение не состоялось никогда.
На плечи армии легла работа электростанций и снабжение бензином, с чем она справлялась из рук вон плохо. Премьер-министр Британии назвал забастовщиков паразитами и нахлебниками. В ответ оскорбились все протестанты Ольстера, и на следующий день даже сомневающиеся и терпящие убытки, вышли поддержать забастовку.
Полиция арестовала тридцать лоялистов, заподозренных в убийствах и терактах, но насилия это не остановило, и в следующие дни без предупреждения тоже взрывались машины и гибли люди.
Апофеозом стал последний, четырнадцатый день забастовки, когда фермеры блокировали бульдозерами ольстерский парламент, и власти сдались, отказавшись от плана создать систему власти, которая устроила бы и католиков и протестантов. Теперь все должно остаться как есть, то есть, как хочет лишь одна сторона в ущерб другой. В этот день в протестантских кварталах не стихало ликование. Да, они победили и показали, что могут оставить жителей Ольстера без еды, транспорта, денег и электричества, и вернуть людей в каменный век, если только захотят.
В дублинском штабе ВИРА Алистрина напросилась на беседу с командиром О'Доерти:
— И что мы сделали для наших людей? — спокойным тоном спрашивала его Алистрина. — Что мы сделали, чтобы прекратить лоялистский террор? Что мы сделали, чтобы детей и женщин не убивали? Что мы вообще сделали, для того чтобы в Ольстере хотя бы попытались ввести двойное управление? Может оно бы смогло утрясти конфликт?.. Так что мы сделали?
— Если бы мы ответили на акции лоялистов, — словно заученный текст говорил командир, — началась бы свара, которая затмила бы коллапс от забастовки. Вначале представьте, что творилось бы в Белфасте, а потом задавайте такие вопросы.