Страус – птица русская (сборник)
Шрифт:
В том, что тогда было написано о фильме, была явно слышна тяжелая нота если не классовой ненависти, то уж точно социального раздражения против личности Никиты Михалкова.
Что ж, теперь, когда вышла картина «Утомленные солнцем-2: Предстояние», мне впору сочинять «Суд над победителем-2». И прийти к выводу, что за пятнадцать лет ситуация с пониманием значительно ухудшилась. Такой умственной операции, как «понимание», в современности пожалуй что нет вообще!
Почти любое суждение превращается в суд. Абсолютно не признающий того, что для суда над профессионалом такого класса, как Михалков (высшего класса все-таки), требуется определенная квалификация.
Профессиональных кинокритиков
(Диво дивное! Пишут о премьере в Кремле, как будто Михалков верхом на Царь-пушке въехал в Успенский собор. А он всего лишь пригласил публику в КДС, который является обыкновенной концертной площадкой, где танцуют балеты и поют песни…)
Нынче любые квалифицированные суждения плотно окружены густым слоем каляк-маляк племени полуграмотных полузнаек, что кишат в блогосфере (жутком русском подполье, которое предсказал Достоевский). Там в принципе думать запрещено, и подавляющее большинство невежественных анонимов вдохновенно и убежденно несут дичь.
Вот читаю даже что-то вроде «стихов», где гордый кривляка описывает, как в фильме Михалкова-де стелется компьютерный дым в сцене танковой атаки немцев под Москвой.
А я приезжала на несколько часов в Алабино, где велись съемки как раз той сцены, когда курсанты прибывают на поле боя, видела своими глазами вырытые окопы, Дюжева и прочих знаменитостей, сидящих в них на морозе, снегомашину и дымомашину, неустанно трудящихся, – но даже если бы и не видела этого поля, поняла по эмоциональному «полю» фильма, что нет там компьютерных дымов и быть не может.
Да, перед нами «другой Михалков», осваивающий новый для себя киноязык, но он по-прежнему предельно насыщает жизнь внутри кадра, а не «химичит», подрисовывая картинки.
Точно так же Михалков не «химичит», говоря о Божьем промысле, спасшем родную землю, но верит в это всем существом, верит глубоко, полной мерой. Но туман, стоящий в глазах многих современников, искажает все очертания, и они даже эту страстную веру режиссера принимают за некую генеральную стратегическую хитрость.
Честно говоря, с годами начинаю при всем скептицизме склоняться к мысли, что Никита Михалков прав, твердя о Божьем промысле, – во всяком случае, в отношении него что-то такое явно существует. Сам по себе он бы не выдержал давления такой силы. Этого не выдержал бы никто.
Ведь даже многие умные люди отравлены, заворожены ядовитым «туманом».
Блестящий интеллектуал Д. Быков, к примеру, написал о фильме так, будто Михалков вынул картину из кармана, будто она есть чистый продукт его личной воли, а не результат труда сотен людей и достижение нашего кинематографа в целом. Быков, конечно, не унизился до неприличной ругани и назвал фильм «Предстояние» «хорошей советской картиной о войне примерно семидесятых годов».
Семидесятых годов?? Фильм, который начинается с товарища Сталина, которого суют физиономией в торт, и заканчивается обгоревшим солдатиком, прикасающимся к женскому телу в смертной тоске, – это семидесятые годы?
Проблема понимания в нашем обществе, конечно, не сводится к Михалкову и его картине. Но именно в его случае видно, насколько обострена ситуация. Творческие люди в такой ситуации рискуют задохнуться в атмосфере непонимания и ненависти или погибнуть среди равнодушия.
А
Товарищ Сталин, грузный, рябой, с жуткими глазами (М. Суханов), вместе со своими приспешниками прохлаждается на берегу пруда. Сквозь плотный портретный грим актера признаешь не сразу, но, когда он пару раз блыснул хищным взглядом, узнавание приходит – Суханову много времени не надо, чтобы врезаться в память… Что-то не так в этом летнем дне и этих людях, все подозрительно чересчур… Среди гротескных физиономий – и комдив товарищ Котов (Н. Михалков), приготовивший для вождя сюрприз: огромный торт с шоколадным профилем Отца Народов. Кто хочет резать товарища Сталина? Никто не хочет? И комдив Котов яростным сладострастным движением погружает голову Отца прямо вглубь лакейского торта… Сирена. Подъем. 22 июня 1941 года, товарищ Котов, и вы не в кошмарном сне, а в том, что будет покруче всякого кошмарного сна, – советской зоне.
Котов занимает в картине немного времени. Любой режиссер, пригласивший Михалкова на главную роль, продержал бы его на экране куда дольше. Но сам Михалков несколько тушуется, уступает место другим. В отличие от первого фильма, где комдив был гордым, победительным красавцем-отцом, Котов находится в состоянии поражения, падения, заброшенности в ад. На осунувшемся лице горят дикие воспаленные глаза, разбитые пальцы прикрыты каким-то самодельным железным устройством. Да он и в душе нарастил такую же самодельную броню, позволяющую сохранять выдержку в любом запредельном адском выверте судьбы.
Когда над головой сбежавших из зоны Котова и Вани (Д. Дюжев) пронесутся немецкие самолеты, товарищ комдив веско скажет: «Это война, Ваня. Это единственное наше спасение».
Спасение для Котова, у которого есть возможность затеряться в хаосе растерявшейся тоталитарной машины. Но и спасение для народа, отпавшего от Бога, – спасение через неимоверные страдания.
Тем, кто полюбил классическую картину Михалкова «Утомленные солнцем», нелегко будет сразу погрузиться в грандиозную трагическую атмосферу ее продолжения. Это не совсем продолжение. Между действием «Утомленных солнцем» и «Утомленных солнцем-2» проходит вроде бы пять лет, но между съемками прошло куда больше, поэтому одни персонажи стали значительно старше, а других вообще исполняют новые артисты.
Но это тот случай, когда художественная условность не только допустима, но и оправданна. Мы вступаем в пространство и время исторической трагедии, подавляющей все драмы частной жизни. Люди взрослеют не от прожитых лет, а от жизненных испытаний, поэтому на войне – главном испытании народа – так резко и страшно взрослеют даже малые дети.
Всё, за что цеплялись люди в мирной жизни, растоптано. Люстра венецианского стекла, о которой так хлопотала расфуфыренная дамочка на барже (М. Шукшина), будет в осколках валяться на берегу, а деньги, которые везет рачительный бухгалтер (А. Петренко), фантасмагорическим дождем осыплют сотни людей, в панике мечущихся у переправы. Из всего, что было дорого миру, на войне останется только ужас за близких людей и любовь к ним.
Не раз комдив Котов вспомнит счастливую тихую речку, по которой он плыл с дочкой. Нынче отец и дочь разлучены, но по-прежнему любят друг друга, и в мифологическом пространстве фильма именно это сохраняет им жизнь. Надя (Н. Михалкова) не отреклась от отца, как ее уже полностью потерявшая облик человеческий подруга по пионерлагерю (А. Миримская). Отречься от отца значит отречься от Бога. Отпасть от Божьего порядка и войти в адскую вертикаль власти, где наверху тот, кто посмел назвать себя отцом этого несчастного, погибающего, но не проклятого, нет, не потерянного вовсе народа!