Страж и Советник. Роман-свидетель
Шрифт:
Существованье – сила, чтоб преследовать и ускользать, хитрость и ум, прорыта волчицей дыра в крыше овчарни, петушок в лапах у лиски, обглоданы голодным зайчишкой стволы саженца. И нумизматы суть последние следователи, а спецслужбы суть последние слуги палеографии – восторг осязательный знаком каждому, кто расшифрует коварный след. Монета – металлическое зеркало древнего мира, монеты – зеркала, тут охота, движенье по следу, но есть немножко и магии. Нумизматика есть немножко древнее жертвоприношение, последнее оставшееся нам.
А икона не только умозрение в красках, а самый знающий информатор, только надо знать шифр. В древе жизни пульсирует внутренняя энергия – в государстве своя сила, нет другого способа сохранить.
Тут микроскоп, тут же и телескоп. Тут вещи и тела сочетаются браком со свободой и эросом, воля волит, а либидо либидит.
– А как немец хохлушку-женушку звал? Которая доклад делала про любовницу Достоевского? На ней Розанов потом женился? – Президент заинтересовался рассказом о конференции.
– Либишка!
– Libischka?
Немец либишке-дружечке по округлое плечико, не говорил по-русски, она по-немецки знала и ненавидела три слова.
Verboten!
Sparen!
Nur fur!
Приспособленье тел к языку-язычку, слова к объятьицу.
– Запрещено! Продается со скидкой! Только для!
– Так он ее назвал либишка?
– С большой буквы!
– В немецком все существительные с большой.
Lieben – любить, Liebe – любовь, грубое verloben – не для воркующей пары.
Монета-либишка на древний лад, перебирать словца нумизматично.
Нужны новые люди.
А где их взять?
Запущенность, запущенность, – Розанов на подмогу, – заброшенность человеческого сада, сокрушался, что ни о ягодке не говорят, ни о борозде. Как будто Россия не была никогда садовою и земледельческою страною – будто даже расположена не на почве, а висела в воздухе. А что крестьянину до обедни, когда у него на огороде чертополох растет? Выродившийся сад, нужен инстинкт садоводства, нужны наставники, нужен университет садоводства, которым воспользовалось бы государство. Так было бы, если бы имело у себя когда-нибудь Конфуция или Лаодзы в наставниках. Но имело, увы, только мистического философа Сковороду.
И это Президент знает.
А в кафе Думы изобилие и благодать.
Что не дает свершаться утверждению? – отсутствие героического человека. Не скажу Президенту, может, он думает, что он герой. А смертельная болезнь европейская нигилизм поражает всех.
Кто восстанет? – жизнь восстает.
Телa, эх, цыганщинка да страстишки!
Прощанье славянки – любимый марш спецслужб, чтоб вернуться.
Ах, так вот отчего бывают святые – солнце! Венчик на голове, венчик на голове: какой инстинкт заставил всех людей, все народы, все религии окружить головы своих любимых – солнцем. Иначе, жизнь как в балагане. Вот отчего болезнь – жизнь в балагане, в хороводе дурацком, где так прирастают маски, что не отодрать. И сам о своей жизни балаганной под конец встосковал: оттого-то вся жизнь прошла с полной бесплодностью для себя и для окружающих, что в детстве слушал, как молоденький портной детям рассказывал сказки! Потом уже, поступив в гимназию, зачитывался Розанов сказками братьев Гримм. И, наконец, перешел к философии, но и ее понимал, как сказку о мире, которая просто наиболее нравилась.
Отчаяние.
Ни философом, ни ученым, ни политиком такой русский народ не станет.
Президент в юности любил фильм о героях спецслужб? Возненавидел навсегда удержание.
Философы
Значит, надо создать воображаемый мир – для этого меня выманили из уединения между диковатым названием Выра и просветленным Рождествено? Личный апокалипсис – конец света каждый носит с собой. Не думает же Президент, что часть его ноши я смогу взвалить на свой нажитый в библиотеках горб? Призраки при зраках топочут, козлёкают бунинской рыбкой, гомонят рядом, – не уныния, ни печали, ни сожалений. И я призрак при зраке?
Пастушок-свидетель – вот коршун над цыплятами круги нарезает, сейчас сложит крылья и вонзит когти, вот лис подбирается к зазевавшемуся петушку, а друзья – Кот и Дрозд остались далеко в сказке. Вот чужие эйдосы пробираются прямо в зрак, чтоб смотрение исказить.
Зачем мне?
Сейчас за окном редкое сентябрьское солнце, на подоконнике монстрец из глины, купленный у хмельной вырицкой бабы, – вместо свиста только шипенье, запах ядовитых красителей не выветривался уже третью весну. Книги справа и слева – хватит отшельнического зрака. И почти невыносимо много у меня собственных призраков.
Чтоб стал письмоводителем и книжным счетоводом?
У Президента таких полторы сотни, а у тех – свои тысячи и миллионы. А у меня только неопубликованная рукопись да заимствованные у Василия Васильевича и всех прочих строчки. Но призраки должны быть выявляемы во внимательном взгляде: иначе как противостоять? И верные в своей наивности слова о том, что дьявол борется с Богом в человеческой душе, уже мало кого волнуют. Но что-то все-таки есть – Розанов удивлен и обрадован: бытие постоянно превозмогает небытие и замещает его, восполняясь недостающим.
Почему так?
Девочка-библиотекарша не отрывает глаз от телефона – она уже не может жить без посланий. И Розанов сам себе телефонирует: почему превозмогает бытие над небытием, а не наоборот? Потому, что изначальная потенция существует. А среди политиков, судя по жестам, много все-таки импотентов. И что-то есть, неведомое для либерала и атеиста. Такое, где предуготовлено реальное бытие, в нем ничего, что могло бы увеличивать небытие. Розанов говорит о природе, но понимает так всю жизнь.
Реализация потенции через всю множественность изменений.
Внимательно, внимательно! – Скажу Президенту. Начинается любовно, кончается смертно. Изменения же, скажу, могут быть совершенно непредсказуемы, даже неуловимы. О чем подумает при этих словах? – ведь ему кажется, что изменения предсказуемы, о предсказанной предшественниками пандемии еще никто ничего не знает, но до объявленной президентом специальной военной операции уже совсем недалеко.
Поэтому следует внимательно всматриваться в поток изменений, стремясь дойти до истоков мутаций. Тут французы всегда первые. Метафизические мутации в глубинах, на поверхности уэльбековское смиренье Парижа – террорист больше не действует по-картезиански-причинно. Террорист теперь непредсказуем и вездесущ. И надо не допускать удержания, ровнять дыхание, не впадать в ярость. Вдохнуть перед ударом или броском, не показать момент вдоха – всегда держать в себе тайный запас дыхания, который спасет. Мысль, что следит, отпустить на свободу, пусть вплывает во все возможное, предупреждает опасности, не изменяет себе. Жизнь – это свободная вещь. У нее есть тело, независимость, плотность, своя внутри угловатая необъятная сфера.