Стража последнего рубежа
Шрифт:
Глава седьмая
Матуха Вошица грызла жареную кошачью ножку. Мясной сок стекал по подбородку, длинные клыки поблескивали в тусклом свете коптилки. Время от времени матуха вытирала жирные пальцы о смоляные космы перьевых волос и сыто отрыгивала. Пир удался на славу. С тех пор как сгинул Косарь, впервые Вошица и ее ватажники поели от пуза жареного мясца.
Откинув голосую кость в угол, матуха растеклась телесами по лежанке, довольно пробурчала:
— Ай да Алконостиха, ай да старая
— Ага, — ощерившись в улыбке, закивал Кукан, отчего суконная шляпа слетела с головы заводника и покатилась по полу. Матуха и остальные ватажники — Два Вершка, Горох, Давло — захохотали, пуча глаза.
— Трясень тебя возьми! — выругался Кукан. — Эй, Махоня! А ну, шляпочку подай!
Хлопотавший у очага шипуляк, услыхав грозный окрик, съежился и что-то пискнул.
— Не, не подаст, — флегматично сказал Давло, ковыряя в зубах вязальной спицей. — Забил он на тебя.
Снова что-то пропищав в ответ, Махоня отвернулся и загремел грязными мисками. Горох и Два Вершка вполголоса перешептались и ударили по рукам — забились.
— Ты че, глухой? — В голосе Кукана послышалась угроза. — Сюда иди, ссычье кобылье! Быром!
Махоня испуганно заковылял на кривых ногах к заводнику и тут же с визгом отлетел к очагу, едва не попав в огонь, — разозлившийся Кукан с оттяжкой ударил шипуляка короткой плетью, что всегда носил за голенищем сапога. Визг Махони еще больше взбесил ватажника. Кукан вскочил на ноги, вышел на средину логовища.
— Ко мне, бегом! Ну!
Подвывая от боли, боком, по-паучьи, Махоня с опаской подобрался поближе к заводнику — и снова под хохот ватажников получил удар плетью.
— Слов наших знать не хочешь?! Волынишь? Я тебя научу, гнидень простобрюхая, поведению! Я тебе укажу, кто тут хозяин! — Кукан разошелся не на шутку и принялся охаживать шипуляка. Черная плеть свистела в воздухе. Махоня уже не визжал. Скорчившись на грязном полу, он тихо выл на одной ноте, закрывая нечесаную голову обожженными у очага руками.
— Дай-ка я! — Давло тоже решил поучаствовать в забаве. Поднявшись, торопень на единственной ноге доскакал до шипуляка и со всего маху припечатал подрагивающий живой комок своим кабаньим рылом.
— Н-на, погань, знай свое место!
Два Вершка и Горох не утерпели, поднялись с топчанчика и ринулись к Махоне, но тут подала голос со своей лежанки матуха. Приподнявшись, она лениво размотала черный хлыст, щелкнула им. Незнати враз остановились.
— А ну цыть! Охолоните, мил-ватажники. Прибьете мальца — кто кашеварить будет? Посуду мыть, пол мести? Опять в очередь? Охота вам — я живо вназад все верну. Э, Кукан! Ну-ка сядь, морда твоя немытая. Шипуляк этот — мой. И я решать буду, когда его учить, а когда жаловать. Все слыхали? То-то.
Кряхтя, матуха села, сунула трехпалые когтистые лапы в туфли, закинула поросшие редким черным волосом груди
— Поглядим, поглядим, сколько отпоров у нас нынче имеется… — бормотала матуха, откидывая одеяло и поднимая крышку.
Внутри сундук был поделен на пять ячей, и в четырех из них, в какой больше, в какой меньше, поблескивали ключи. Пятую же прикрывала льняная тряпица с намалеванными заговорными очами.
— Давло — три пяди тебе осталось. Два Вершка — со вчерашними пядь и палец. Кукан — две пяди. Горох — две пяди и еще половина.
— А у тебя, матуха-ватажница? — заискивающе спросил Давло, едва не засунув свое рыло в сундук. Матуха заглянула под тряпицу, усмехнулась и шлепнула торопня по лбу.
— Про меня я сама и знаю. Скоро, мил-ватажники, скоро уже выкупимся из залога Кощева — и на волю! — ощерилась Вошица и захлопнула крышку. Давло еле успел отскочить и, обиженно похрюкивая, убрался на свою лежанку. Там он пустил злого духа, подкинул к потолку — и пошел тот, попыхивая, гулять по логовищу.
Довольный Два Вершка прошелся между лежанками, поддел-таки носком сапожка всхлипывающего шипуляка и потер желтоватые твердые ладошки.
— Вот накоплю полную меру — и айда в гварды, — негромко проговорил он, наклоняясь к Кукану. — Житуха будет тихая да сытая. Ни тебе холода, ни непокоя. Скорей бы…
Кукан сердито покосился на друга, потом перевел взгляд на шипуляка, бочком уползавшего прочь, процедил сквозь зубы:
— Тебе б все бездельем маяться. Котяра! Не тарабань, услышит кто.
— Не боись! А кабы бездельем, не набрал бы отпоров больше тебя, — поддел приятеля Два Вершка. — Да в заначке у нас еще четверть столько, а?
Кукан сделал страшные глаза, прижал когтистую лапу к бородатой морде росстаника. То, что они в секрете от всех копили отпоры и сносились с Кощевыми незнатями, готовясь оба-два выкупиться вперед всей ватаги, было тайной друзей, и тайну эту следовало беречь крепче крепкого. Матуха, если узнает, не пощадит, в Ныеву падь живьем отправит — таков суровый ватажный закон. Два Вершка деланно зевнул, подмигнул Кукану. Тот в ответ только махнул когтистой лапой и завалился на топчан — спать.
— На волю, на волю… — проворчал Давло, повторяя последние слова матухи и умещая единственную ногу в долбленой колоде, наполненной дегтем. — Оно как будто на воле-то сладко. По мне так уж лучше здесь, при деле, под Кощевой дланью.
Остальные незнати расползлись кто куда, матуха потушила лампу, и теперь только багровые отблески очажных углей освещали логово. Вскоре послышались разноголосый храп и сопение. Тогда забытый всеми шипуляк на четвереньках убрался в свой угол за очагом. Там он свернулся на куче золы и тихо, без слез, заплакал.