Страждущий веры
Шрифт:
Дождь стих, с ним и ветер, занимался новый рассвет. Я не спала, не пила и не ела вторые сутки, сутки лежала неподвижно, врастая корнями в гору, и смотрела в синие глаза Безликого. Откровение не приходило. Может, и не должно его быть? Я лежу в бреду дома, и всё это мне снится! Я никуда не уезжала, не видела сияния Червоточин, не заглядывала в синие глаза Безликого. Никогда! Стоит уже отпустить себя, соскользнуть в пропасть, переплыть Сумеречную реку. Меня ждёт мама на другом берегу. И Айка... Нет, Айки никогда не было. А может, и не ждут. Может, все забыли, и я все забуду: имена, лица, чувства. Всё сотрётся, я стану пустым холстом, пеплом на ветру. Нету никакого перерождения. Мы живём здесь и сейчас. Существует только то, что мы видим
Холста тоже нет, как нет и ветра. Самой смерти нет, как нет рожденья и бодрствования. Я былинка-огонёк. Я живу везде и во всём, вижу и знаю всё. Я существовала испокон веков. У меня не было ни имени, ни голоса, ни даже сути. Незримым духом я бродила по пространствам небытия, пока в звёздном ночном небе не загорелись огни Червоточин. Зелёной полосой, фиолетовой, красной. Зубастой короной пульсирующего света они открывали врата иных миров.
Тайными тропами сквозь них ко мне шли четверо странников: двое мужчин и две женщины, похожие на людей и чуждые миру. Первая женщина сухая и длинная, с жидким огнём в волосах и глазах. Грозная Огненная Уот. Вторая — невысокая, пышная, с толстыми каштановыми косами и глазами цвета юной листвы. Милосердная Мать-земля Калтащ. Третий — коренастый мужчина со смешливыми ямочками на щеках и глубокими тёмными глазами, с волосами цвета водорослей. Повелитель Вод Фаро. Четвёртый — стройный, с тонкими, будто вырезанными в камне чертами. Его иссиня-чёрные кудри стянуты в жгут на затылке, в руках бубен и колотушка. Предводитель чужаков, Высокий Тэнгри, Небесный Повелитель.
Его глаза цвета неба пронзали бескрайние пустоши моего небытия. Он единственный слышал мою музыку: шелест травы, шёпот деревьев, молчание гор, грохот прибоя, журчанье ручьёв, голоса зверей и птиц. Песнь звёзд звучала у него в ушах перезвоном небесного сияния. Он простирал руки и обнимал меня, бил колотушкой в бубен, вторя ритму моей музыки, и отплясывал, как утгардский оленевод. Остальные чужаки повторяли за ним, своей волей облекая меня в плоть, придавали форму воде и суше, даровали моим чадам видимый образ и чувственную суть. Брали в супруги совершеннейших из них, мешали мою кровь со своими грёзами и создавали подобный себе народец — высоких лысых обезьян. Че-ло-ве-ки. Паства. Тоже повелители, преобразователи, рождённые здесь, связанные со мной и связавшие меня с чужаками неразрывной пуповиной. Пока человеки любили и верили в своих создателей, их приходилось любить и мне, поддерживать форму и не возвращаться в гармоничное небытие.
Последним явился пятый гость. Был он чёрен, как бездна, глух и слеп, способный только на злость, ненависть и зависть. Повелитель Теней. Он не слышал моей музыки, не видел танца сотворения, не имел паствы. Он возжелал владений других Повелителей. Высокий Тэнгри говорил с ним, но гость не понимал его, не ощущал то, что привык ощущать. Уверенный, что его обманули, он пошёл на нас войной. Обвивал меня чёрными нитями, рвал на куски твердь, вселял ненависть в сердца человеков. Не вышло. Повелители были сильны, духи сплочены, а человеки чисты помыслами. Вместе выдворили они Теней за мои пределы. Он обозлился и привёл сюда странников из чужих миров. Не все соглашались помогать ему, ибо были среди тех созданий мудрецы, узревшие бурю, но и тех, кто встал на сторону Теней, оказалось достаточно. Он искажал суть, убивал волю, делая рабами. Они научились питаться другими созданиями, заражали и перетаскивали их на свою сторону. Война длилась вечность. Повелители смирились с присутствием Теней во мне. Окончательной победы не будет, потому без борьбы музыка прервётся и мир канет в небытие.
Река времени катила свои воды, смертные жили, умирали и возрождались. Человеки верили ещё истовей, когда боги даровали им свои силы, чтобы те защищали себя сами. У Повелителей
Меньший вышел из круга и посмотрел на меня пронзительно синими, как у отца, глазами. Восторженное детское любопытство, пламень в сердце, жажда познать заворожили меня, заставили показать всё, что было сокрыто даже от древнейших. Он смотрел в меня, а я в него. Он рассказал мне то, чего я не знала в безмятежности вечного одиночества. Он танцевал, моя музыка вторила ему, желая подчиниться и изменить незыблемые порядки. Оказывается, это приятно.
Оставшийся без младшего круг распался. Угольные ленты проникли сквозь бреши, вцепились в одного из мальчишек и подчинили себе. Он убил братьев и разрушил всё, что строил его отец. Он протянул щупальца к моему синеглазому мальчику. Они сражались неистово, с горечью и ненавистью, рождёнными предательством родной крови. Один пал поверженный, второй был смертельно ранен и ушёл ото всех, от меня тоже. Мой синеглазый мальчик. Сколько бы я ни звала его, ни искала по пустошам небытия, он не отзывался. Не отзывался он и на зов тысячи тысяч страждущих голосов, что заглушали даже мою музыку. Шаманы и заклинатели, жрецы и книжники искали меня, ловили меня, пленили меня повсюду. Они опутывали меня сетями, ранили меня ножами, надеясь кровью моей добиться его возвращения, но всё было тщетно.
Он появился недавно — высокий хмурый мужчина в чёрной мантии. Нарёк себя Духом огненным. Он жаждал меня больше всех, и его желание способно было стать той искрой, что разожжёт пожар. На юге он живёт, за мощными стенами, в древнем городе на краю погибели. Мне нужно туда, к нему, он укажет путь, он уже ищет меня!
Но сейчас ко мне идёт другой, мой тёмный разноглазый суженый. Беспрепятственно проникает в мой защитный круг, плоть от моей плоти, суть от моей сути. Он садится возле меня на колени, приподнимает мою голову и прикладывает к растрескавшимся губам флягу.
Вода потекла по губам на подбородок, но в рот не попала. Сильные руки встряхнули меня, заставляя глотнуть.
— Пей! — голос полнился глухой яростью. Хотелось смеяться, как и всегда, когда он глупо злился или также глупо пытался понравиться. — Пей, ну пожалуйста!
Вода стала солёной, прочистила слипшееся горло. Я закашлялась и с трудом разлепила веки. Изрезанное разводами теней в закатных лучах лицо Микаша выглядело жутким. Столько синяков и ссадин. Неужели это я сделала? Когда утолила жажду, Микаш убрал флягу и притянул меня к себе.
— Я не должен был оставлять тебя. Прости! Столько дней в горах без еды и воды, да ещё после болезни — немыслимо! Я...
Я залилась режущим горло смехом. Голову будто стянуло тисками. Стало дурно, и я едва не потеряла сознание. Микаш ещё раз встряхнул меня. В рот потекла новая порция воды.
— Перестань себя изводить! Я знаю, как больно, когда уходит кто-то близкий, но ты должна научиться жить без него. Жизнь — одинокий путь. Ты сильная, ты сможешь!
Он несносен. Я отдышалась и пробормотала:
— Смогу... Одна... Уходи... Ты обещал...
Руки Микаша напряглись. Губы плотно сжались.
— Я не Сумеречник, чтобы держать своё слово, — он повернулся ко мне спиной. — Ты ослабла и бредишь. Забирайся, я отнесу тебя к туатам. Не упрямься. Должна же у тебя остаться хоть капля здравого смысла.
Не отстанет. Пришлось согласиться, хотя даже висеть у него на спине было тяжело. Голова шумела, норовя опрокинуть обратно в беспамятство. Слабость никак не отступала. Микаш с кряхтением поднялся. Я положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Как собирается со мной по стене спускаться? Но он шёл, легко, размеренно, будто по ровной земле, спина вздымалась в такт глубокому дыханию.