Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
За окнами был бедный, сумеречный, с плохоньким светом в окошках город.
ДэПроклов был взволнован, однако, вовсе не тем, обычным, волнением, какое ему всегда приносило ощущение женского тела. Волнение было совершенно иным, неведомым, приятным, но странным, и, странное дело, немного было радости в волнении том, но много печали и почему-то обреченности.
Потом он сидел на стуле и слипающимися глазами старательно смотрел, как она и подруга (гости еще не собрались) накрывают на стол, и то и дело ловил себя на том, что чему-то блаженно-глуповато беспрерывно улыбается.
Потом он услышал над собой
— Не надо было тебя тащить. Я же забыла, что ты только что прилетел.
— Никуда я не улетал, — сказал он. — Я спал здесь всегда.
В соседней комнате ему положили на диван подушку, пошатываясь он перешел туда, лег и мгновенно, обморочным вертолетиком, полетел в черный блаженный провал сна.
Пробудился он уже на подлете к Петропавловску. Сколько часов он проспал, как делал пересадку в Хабаровске (и вообще, делал ли, «может, сейчас они напрямую летают?») — все провалилось в пьяные тартарары.
Рядом с ним сидела уже не старушка-учительница, а интеллигентного вида стручок-старичок — в пенсне! Читал книжку.
ДэПроклов как воззрился на него пьяным, диким спросонья взором, так и не мог оторваться.
Потом не выдержал:
— Вы меня, конечно, извините, — начал он сверхвежливым сладеньким голосочком. — Дайте, хоть на полминутки, ваше пенсне поносить. Ни разу в жизни не носил. Даже, ей-богу, ни одного живоносящего не видел!
Старичок вместо того, чтобы возмутиться, вместо того, бы послать куда подальше — с искренним весельем рассмеялся.
— Ради бога!.. — сказал. — Если уж вам так хочется.
— Замечательно! — сказал ДэПроклов, водрузив на переносицу пенсне. — Жаль только зеркала нет. Как я? — спросил он у старичка.
— Вполне. Похожи на революционера времен «Народной Воли». Вам бы еще бороденку.
— Почто же вы незнакомого человека и так обижаете?!
— Ну, извините! — усмехнулся старичок.
— Спасибо! — ДэПроклов вернул пенсне. — Теперь я не сомневаюсь, что действительно уже, считай, на Камчатке. В Москве, если б я с такой же просьбой к кому-нибудь обратился, меня облаяли бы.
— Да, — осторожно согласился собеседник ДэПроклова, — народ там цепной. У нас — попроще.
— Как у вас там (то есть, здесь), на Камчатке? — спросил ДэПроклов.
Тот пожал плечами:
— Так же, как и везде, наверное. Только не забудьте умножить на камчатский коэффициент.
— Значит, худо.
— Кому как. Кто как приспособится.
— Ага. Ну, это-то дело известное: «Кому — война, а кому мать родна». — заметил ДэПроклов, а затем церемонную сложил фразу: — Не окажете ли любезность откушать вместе со мной немножко коньячку-с?
Старичок был с чувством юмора:
— Коньячку-с? Отчего же? Давненько не вкушал-с.
— Неужели так круто? — серьезно спросил ДэПроклов, добывая из кофра полуотпитую бутылку и закуску.
— Относительно «круто», судить не могу, а вот, что до безобразия плохо, будьте уверены. Вы раньше бывали на Камчатке?
— Бывал.
— Значит, не могли не заметить, что и раньше легкой жизни здесь не было — все привозное — а уж сейчас-то: то, что у вас в Москве
— Ваше здоровье!
ДэПроклов опрокинул пластмассовый стаканчик махом, его сотрапезник принялся пить по-старорежимному, мелкими глоточками, вкушая — мука мученическая была глядеть на это.
— Зря вы смакуете, — морщась и сострадая, заметил ДэПроклов. — Это, увы, не «курвуазье» — чеченский, судя по всему, продукт.
— Ну, почему же? Коньяком пахнет… — добросклонно отозвался старичок, заметно удерживаясь от гримасы.
Он, судя по всему, очень любил сыр. И, судя по всему, давненько не едал его вволю. У ДэПроклова даже сердце сжималось от жалостного сочувствия, когда он видел, как старичок берет ломтики сыра, как, стараясь, чтобы это выглядело пообыденнее, будто бы в рассеянности пожевывает, а тощее петушиное его горло аж ходуном ходит в алчной плотоядной судороге, а рука — помимо воли! усилие требуется, чтобы сдержать ее! — уже тянется к следующему куску…
Сволочи! — неизвестно к кому обращаясь, вознегодовал ДэПроклов. — Интеллигентный старый человек, жизнь отдававший, по вашей сволочной воле должен на склоне лет вот так, сам перед собой, унижаться! Да один вот этот нищенский жест, с каким он, будто между прочим, берет, как уворовывает, копеечный сыр — за один этот жест всех вас без суда и следствия надо вешать за яйца на всех фонарях Садового кольца! И тут опять — по странной логике этого дня — всплыл в его воображении лик Надиного мужа, Игорька, и вновь он преисполнился жгучей неприязни к нему, почему-то именно к нему, и сам несколько недоумевал, почему же именно к нему? Он попытался разобраться в этом своем ощущении. Плохо получалось. Ничего, кроме: «Да вот именно потому! Потому что он, потому что такие, как он, крысиная эта порода!..» — ничего кроме косноязычно-злобного этого захлеба, ничего внятного не выговаривалось.
Он нарубил еще сыру, еще плеснул коньяка — (старик отказался) — спросил:
— Ну, и что вы обо всем этом думаете?
Тот мигом стал очень серьезным.
— Слабых троечников (ну, вы знаете, бывают троечники крепенькие, а бывают и такие, на грани с двойкой) так вот, — слабых троечников, — продолжал словно бы ощупью формулировать старичок, — бездарей, причем, самое грустное, бездарей, в большинстве своем не чуждых преступных наклонностей, привели к власти. Кто привел? Те, кому это выгодно. Ответы ищите в экономике, в мировой конкуренции, в геополитике, в мировом кризисе сырьевых и энергетических запасов и так далее. «Пакс американа» — вам этот термин знаком?
— «Мир по-американски»?
— Ну, примерно, так… Основное препятствие на путях реализации этой идеи — кто? — мы, Китай, Индия. Первыми в этом ряду оказались мы. Такое, в общих чертах, мое мнение.
— Мда, — сказал ДэПроклов, — «Паке американа», «пакс израилитано». А жизнь-то у людей одна; Ну, и чем кончится?
— Я очень надеюсь, что — сломают зубы. Хотя пока не похоже. Пока мы с вами — свидетели спешного и успешного, с их точки зрения, всего и вся разрушения. К сожалению.
— О-о! — без всякой связи с предыдущим вспомнил вдруг ДэПроклов. — Вы Крохинусов знаете? Как они там?