Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
…В поисках Ваньки с пятнышком он, почти не таясь, обошел все известие петроградские малины. И — немыслимое дело! — ни у кого не поднялась рука на этого каменного в своей исступленности человека, вторгающегося в тайная тайных воровского мира.
Его, конечно, спасло, что с чьей-то легкой руки его сразу же посчитали за «кровника» Ваньки с пятнышком. И никто не завидовал Ваньке, едва заглядывал в безумные провалы треневских глаз.
Ваньке, понятно, тотчас же донесли, что кто-то его разыскивает. Добавляли: «Чтобы посчитаться за
Бандит «лег в берлогу», хотя так и не вспомнил, что это за полудурок и какие когда у него были дела с ним. Мало ли, в конце концов, обделил он в своей жизни корешей? Мало ли блатных лопали баланду, предназначенную ему? Да и не время было храбрость показывать. Склеивалось дело — такое дело, какого воровской мир не знал испокон веку. Пусть блат считает, что Ванька с пятнышком перепугался, но рисковать ему сейчас не резон.
А Тренев зло рыскал по городу — безрезультатно, безрезультатно, безрезультатно!
На совещаниях у Шмакова говорил кратко и неохотно: «Пока ничего нет…» — в подробности не вдавался.
Шмельков, по обыкновению, работал осторожно и аккуратно. Тихонько прощупывал он обычное окружение Ваньки с пятнышком — так опытный врач пальпирует тело больного в поисках опухоли. И уже через несколько дней Шмельков знал: Ванька — в городе, но нигде не появляется. Последнее обстоятельство не понравилось Вячеславу Донатовичу больше всего: так Ванька поступал перед самым началом «работы».
Но особенно удивился, даже взволновался Вячеслав Донатович, когда узнал, что на квартире Нюрки Бомбы появлялся Феликс Парвиайнен, Борода, — известный контрабандист, а в последние годы и проводник через финскую границу. Борода во всеуслышание ругался: «Сколько я можна ждать этот Ванька?»
Это было достойно глубочайшего изумления: Ванька решил «рвать нитку!» Но не с тем же золотишком, которое валяется, как он хвастал недавно, у него в сарае? Стало быть, дело, «от которого все ахнут», вот-вот свершится, и дело это, судя по всему, действительно крупное?
«Где же ты, Ванечка, набрел на такое состояние, — размышлял Шмельков. — Банк? Но не в одиночку же!»
И тут на Шмелькова снизошло озарение: «Так он же хочет хапнуть те самые „миллионы с большими нулями“, которые помогал похищать Боярскому!!» (Что именно Боярскому, Вячеслав Донатович не сомневался ни минуты.)
Сообщение, что Федоров имел встречу с бандитом, Шмелькова раздражало. Они сбиваются с ног, а Ванька преспокойно выходит на рандеву с сотрудником сыска, и за бандитом — какая нелепость! — не удосуживаются даже установить наблюдение!
То обстоятельство, что никто не мог предположить появления именно Ваньки в трамвайном депо, старого сыщика не убедило.
Встреча бандита с Федоровым вроде бы противоречила сообщениям о том, что Ванька «лег в берлогу». Однако, поразмыслив, Шмельков сделал прелюбопытнейшее заключение.
Обстоятельства,
Это может не вызвать удивления, рассудил затем Шмельков, только при одном-единственном условии: если место свидания и «берлога» находятся настолько недалеко друг от друга, что даже психующий накануне «работы» Ванька посчитал этот риск несущественным!
Шмельков мысленно представил себе этот район: Суворовский проспект, трамвайное депо, Заячий переулок, Преображенская… — и с уверенностью заявил Шмакову:
— Искать Ваньку надобно в треугольнике Семеновские казармы — трамвайное депо — Кирочная. Больше в этом районе человеку его пошиба укрыться негде.
Но когда у Вячеслава Донатовича спросили, а на каком все же основании он считает, что Ванька собирается брать миллионы, находящиеся у Боярского («Ладно, предположим, что и и самом деле у него находящиеся!»), — что мог отвечать старый старший инспектор?
«Чувствую… Такое у меня ощущение… Чутье подсказывает…»
Из всего сказанного Шмельковым посчитали разумной лишь догадку о районе, где скрывается Ванька с пятнышком. Бандита было приказано взять.
Но только после того, как он сведет Федорова с «идейными».
(Чтобы в очередной раз не раздражать Шмелькова, приняли и его предложение восстановить пост наблюдения за домом Боярского. «Ванька дома Боярского не минет, — говорил Шмельков. — Попомните мое слово!»)
Наконец лед тронулся.
Возвратившись как-то в номер, Федоров увидел лежавший на полу конверт.
«Сегодня в семь выхади и иди вдоль Невского. Жди ококло книжного магазина ясного. Тибя узнают».
Написано было печатными буквами, коряво. Почему-то Федоров сразу решил, что ошибки в письме нарочиты. Уж если бы был неграмотен, то написал бы «сиводня» и «вдоль Невсково». И еще это нелепое «ококло»…
«Впрочем, — подумал он, — у безграмотности, видимо, свои законы, гораздо более сложные и грамотному человеку непосильные».
Он уже спускался по лестнице, когда его будто сквознячком обдало. «А ведь ты, дружище, москвич! Откуда тебе знать, где был до революции магазин Ясного? Проверяют!»
Невский был почему-то пустынным в этот час. Ему встретилось не больше десятка человек.
Он спрашивал, где книжный магазин Ясного. Двое не знали. Третий — желчный высокий старик, чрезвычайно прямо, даже как-то протестующе прямо державшийся, ответил: