Стрельба по «Радуге»
Шрифт:
Наблюдая исподволь за сохранявшей полный нейтралитет хозяйкой, даже как будто и не замечавшей суету чужих людей в ее доме, Александр Борисович никак не мог понять, о чем она думает или что ее хотя бы заботит. Если заботит вообще… Странная женщина. Как и обстановка в этом доме. Мадам Шевченко — совсем не старая, но и не юная особа, главной приметой которой были умопомрачительной длины и стройности ноги, а также гордая, лебединая шея, словно и сама была затеряна среди многочисленных комнат, в которых, казалось, и не пахло жизнью. И другая мысль появилась: а, может, здесь никогда и не было
Он вдруг решился и подошел к женщине, заметив, что она достала из пачки, лежавшей на подоконнике, длинную белую сигаретку и оглядывалась в нерешительности… Не знает, где ее зажигалка, догадался Турецкий и шагнул к хозяйке, доставая из кармана свою. Он таскал ее на всякий удобный случай, как сейчас, например. А также пачку сигарет, хотя почти не курил. Но иной раз совместно испускаемый дымок помогает установить непритязательный контакт между людьми.
— Позвольте? — негромко и мягко спросил он и протянул огонек.
Она вскинула брови, взглянула удивленно и усмехнулась:
— Благодарю, — произнесла с интонаций благородной дамы, не ожидавшей проявления такой любезности со стороны совершенно незнакомого ей человека.
— А мне вы разрешите?
Она кивнула и охотно протянула ему свою пачку.
— Благодарю вас, я свои, — улыбнулся он приветливо и достал распечатанный «Честерфилд», закурил и выпустил струйку дыма.
— Вы вдвоем здесь живете? — спросил участливо.
— Да, как видите, — равнодушно ответила она и стала смотреть в окно.
Он тоже обернулся к окну и слегка прищелкнул языком. Она быстро повернула к нему голову. А он кивнул за окно:
— Божественный вид, да, Зинаида Борисовна?
— Вы даже знаете, как меня зовут, — без удивления констатировала она. — И хотите, вероятно, меня допросить?
— Ни в коем случае! — Турецкий даже фыркнул, рассмеявшись.
— Тогда что вы здесь делаете? Ничего не ищете, ничем не интересуетесь… не понятно даже, зачем вам все это…
— А нечем интересоваться, Зинаида Борисовна… Между прочим, я — Александр Борисович, так что мы с вами почти тезки… Скучно здесь у вас, — он сморщил нос. — И как вы живете? Глаз же некуда положить… Ну, разве что друг на друга, — он усмехнулся и, «сделав» проницательный взгляд, продолжил задумчивым тоном: — Может быть… может быть… А вы мужа своего любите? Извините за слишком откровенный, а возможно, и не очень неуместный вопрос.
— А какое это имеет отношение к обыску и вашему здесь присутствию?
— Да абсолютно никакого, — он едва слышно хмыкнул. — Моя б воля, знаете ли, я бы не стоял здесь, куря в кулак, — это он намекнул на отсутствие пепельницы, на что она не отреагировала, — а с гораздо большим удовольствием пригласил вас во-он туда, — он показал пальцем за реку. — Там такой славный кабачок! Однажды ехал мимо, к приятелю, он там, подальше, на Николиной горе, свой домик имеет, ну, и заглянул. И, уверяю вас, не пожалел — чудеснейший кофе!
— Тогда что вы здесь делаете сейчас? Или вы тоже этот… понятой, да?
— Не-а, — Александр Борисович беспечно качнул головой. — И даже не следователь. И, тем более, не оперативный работник. Консультант, если позволите. — Она взглянула
— Очень любопытно было бы узнать! — она, в самом деле, живо заинтересовалась, и Турецкому показалось, что интерес ее был самым натуральным, и в данный момент она не изображала из себя равнодушную ко всему здесь происходящему, гордую светскую даму.
— Потому что этот дом — не жилой. В нем нет подлинной жизни. Кроме вас, извините. Вот вы своим великолепным присутствием и компенсируете ту зеленую тоску, которая, по-моему, изначально поселилась здесь. Живому человеку опасно проживать в таком доме… Только не обижайтесь, ради бога. Вы ведь молоды и очень красивы… — Александр Борисович не лукавил. — Я видел симпатичную вашу фотографию там, на письменном столе у вашего мужа. Ну, ту, где вы из моря выходите. Просто восторг! Это, кажется, в Майами, судя по панораме на заднем плане, нет?
— Да, там, а вы тоже бывали?
— Я и не знаю, где я не бывал… — отшутился он. — Но я о другом. Вот теперь вы видите: фотография эта — единственный живой, красочный аккорд на целый огромный дом. Маленькая фотография в рамочке… А моя б воля, я бы эту фотографию увеличил до натурального размера — вашего, разумеется, — он протянул к ней руки, — и поместил бы на стене. Наверняка у вас и другие фотографии есть, не менее очаровательные. Скучно, Зинаида Борисовна. От пустоты, поверьте мне, сильно портится характер даже самой прекрасной женщины, как вы, например, а уж мужчина — тот вообще становится угрюмым брюзгой. А ведь у вас отличный вкус — на мебель, например. Это нынче редкое умение создавать в домашних интерьерах подобные ансамбли. Вот здесь я готов позавидовать вашей тонкой интуиции. Или вы специально изучали этот вопрос, да?
— Нет, это как-то… само… — она не знала, что ответить.
Кажется, к ней умение, как бы подмеченное Турецким, не имело ни малейшего отношения. А возможно, ей ближе другие интересы? Либо у нее вообще никаких интересов нет, кроме одного-единственного. Не чувствовалось здесь, в богатых апартаментах, и «женской руки». Чужой дом. И для нее — тоже, судя по ее полнейшей индифферентности к тому, что происходило.
— А я, знаете, — «размечтался» Турецкий, — повесил бы красивую вашу фотографию во весь рост вон в той комнате, напоминающей гостиную…
— Так оно и есть, — подтвердила она охотно. Кажется, удавалось понемногу втянуть ее в разговор.
— Видите, угадал… Там у вас небольшой камин, а я бы его увеличил, примерно вдвое, и облицевал бы диким камнем. Чтоб зимними вечерами шашлычок в нем жарить, — он непринужденно рассмеялся. — А по сторонам повесил бы пару больших морских пейзажей. Представляете? Кругом зима, снега белые, а перед вами живой огонь, аромат божественный, и море… А в центре всего — вы! Как прекрасная Венера, выходящая из волн морских! Какой живой контраст!.. В такие моменты хорошо мечтается, а уж как сладко любится… — он протяжно вздохнул и краем глаза взглянул на женщину. — У меня на даче именно так… вот уж где душа-то отдыхает.