Стрельцы у трона
Шрифт:
– - Многа-а-ая лета... Многая ле-е-ета... Многая ле-ета-аа-а!
И окна дрожали от сильных голосов, огни колыхались над оплывающим воском престольных свечей.
Федор с отцом заняли свое, царское, место. Против них -- патриарх.
И по два в ряд потянулись князья московской церкви, митрополиты, архиепископы, архимандриты, игумены, протопопы, трижды кланялись царю с царевичем, потом патриарху.
Медленно сошел со своего престола старец патриарх. Ему навстречу двинулись и Федор
Взявши слабой рукой золотую кадильницу, патриарх стал кадить сперва святым иконам, потом -- государю и царевичу, окадил и "стряпню государеву", то есть шапку и посох, которые держал оружничий царский.
Весь остальной духовный высший чин также кадил после патриарха.
А певчие -- заливались, выводили сильными, красивыми голосами красивые, торжественные напевы избранных псалмов. Потом загудел густой бас протодьякона, читающего пророчества -- паремии от Исайи, полные глубокого, затаенного смысла.
От этого аромата кадил, от жару в храме, от напевов -- голова кружилась с непривычки у Федора, душа замирала и уносилась куда-то за пределы земли...
А вдали реяло что-то прекрасное и пугающее: царский трон, власть над всей обширной землей, над несколькими царствами и народами...
Кончилось водоосвящение.
Патриарх произнес обычное краткое приветствие Царю и нареченному царевичу, с этой минуты признанному старшим в роде после царя.
Снова грянуло многолетие всему царскому роду.
И заговорил сам Федор.
Заранее заучил он, что нужно сказать. Несложных несколько фраз. Благодарность отцу за наречение свое, пожелание здравия на многие лета... Почти -- молитва.
Но Федор сам не помнит, как сказал свою первую речь, произнесенную здесь, во храме, среди торжественной обстановки, перед святынями икон, перед лицом всей земли, представленной и этим знатнейшим духовенством, и боярами, и военачальниками, стоящими поодаль толпой, сверкающей сталью и золотом доспехов...
С ласковой улыбкой слушал отец невнятный лепет смущенного сына, привлек его к себе и поцеловал в голову.
– - Да живет государь, великий князь Алексей Михайлович на многие лета!.. Княжичу великому и царевичу-государю Федору Алексеевичу многие лета!
– - возгласили тут же бояре и воеводы, обступая обоих густою толпой, осыпая дарами царевича.
– - И вам желаю здравия и многолетия, бояре и синклиты мои честные, -- ответил на клики государь.
В пояс поклонился им и духовенству Федор, тоже бормоча свое "здорованье"...
И опять длинным, сверкающим на солнце шествием, цепью парчовых облачений, воинских нарядов и золотых хоругвий, через Благовещенскую паперть потянулись все из храма в Кремлевский дворец.
Тут был пир устроен. Много, даров роздал государь от своего имени и от имени
С той поры, хотя и не было объявлено всенародно, но все знали, что старший царевич Федор -- будущий наследник трона.
Так велось искони, за редкими исключениями...
Так неужели же все это был сон?.. Другой перешел дорогу. Тому, другому, -- пока ребенку -- и блеск, и власть, и величие царское...
А Федору -- долгие годы унизительной, темной жизни... Унижение перед младшим братом. Или -- муки заточения, быстрая, насильственная смерть... Смерть, когда жизнь так манит... Когда он и не успел еще пожить... Насладиться этой неведомой, но, наверное, прекрасной заманчивой жизнью...
Порою, в минуты страданий от внутренних недугов, разрушающих хрупкое тело юноши, Федор помышлял уйти от мира, укрыться в какой-нибудь тихой обители и там, дальше от людей, ближе к Богу -- замаливать свои и чужие грехи, ждать смерти, которая будет уж тем хороша, что избавит от нестерпимых, продолжительных мучений...
Но проходила черная полоса, царевичу становилось лучше, и благодаря помощи врачей, и при содействии собственных молодых сил. Тогда снова в нем просыпалась жгучая жажда жизни, удовольствий, даже -- греха... Всего, всего, только бы не умереть, не изведав этой земной радости...
Нерешительный от природы, ослабленный болезнью, живущий различными порывами, которые сменялись причудливой чередой, Федор оставался всегда чутким и чистым по душе. В нем глохли телесные силы, но ум работал сильно, и чувство справедливости, свойственное людям, лишенным сильных страстей, преобладало почти надо всеми другими инстинктами.
Поэтому и сейчас, слушая речи окружающих, он отдавал должное доводам каждого из говорящих, сам переживал немало, но в то же время, словно со стороны, глядел на себя и на свои чувства и не знал, что предпринять, на что ему решиться?
Преступного, конечно, ничего не мог бы сделать царевич. Но тут снова возник для него вопрос: все ли преступно, что люди заклеймили этим именем? И не является ли порою преступление тем же подвигом, если оно совершено на гибель своей души, но для спасения ближних?..
Вот, именно теперь и надо подумать об этом. Надо решить. Губя свою душу, не спасает ли он весь род матери своей, всех сестер и брата Ивана? Не спасает ли землю от междуусобья? Если будет объявлен царем он, старший сын, тогда скорее всего кончина отца пройдет без особой смуты, хотя Матвеев и его сторонники любимы народом и имеют много приверженцев.
Все понимал Федор. Но ясное представление о многом и не дает ему решимости остановиться на чем-нибудь одном, проявить свою волю и сказать: "Я хочу именно этого, хотя бы оно было и не совсем правильно"...