Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками
Шрифт:
— Что случилось? — спросил он. — На тебя глядеть страшно.
— Невыполнимое задание вы мне поручили, — сообщил Пряжкин. — Овечкин ее ни шаг от себя не отпускает. Чуть ли не под арестом держит. Вижу, она бы и хотела со мной поговорить, да не может. Надо что-то предпринимать.
— У тебя самого какие-нибудь соображения есть?
— Первым делом ее надо из министерства пропаганды вытащить. Пошлите ее, к примеру, в Ливонию. Пускай расскажет народу, какая невыносимая жизнь за рубежом. А я сопровождающим поеду.
— Губа у тебя не дура, —
— Вы его в противоположную сторону пошлите. К оленеводам Туркестана. Он давно туда рвется.
— Это ты неплохо придумал. Вот только с Силой Гораздовичем согласовать надо.
— А разве он сам за данью не едет?
— Приболел Сила Гораздович. Вместо себя Шишкина посылает.
— Так мне, значит, на завтра готовиться?
— Готовься. Все детали я беру на себя. Но только смотри, не подведи меня!
— Что ж ты один, начальник? — удивился Пашка, когда Пряжкин вернулся в штаб. — Выходит, я зря половицы ножичком скреб! А какая закуска пропадает — глянь! Я за этого лосося теплые портянки отдал. Не сговорились?
— Не сговорились, — признался Пряжкин.
— Если тебе баба нужна, я мигом организую.
— Нет… Мне на твоих баб сейчас смотреть противно. Эх, Пашка, если бы ты ее видел…
— Не печалься, командир. Не все еще потеряно. Сокол, и тот не всякую утку с первого захода бьет.
— Завтра утром пораньше встанем. К рубежу пойдем. За данью. Ты нарты приготовь.
— Дело хорошее. За данью я хоть на край света поеду. Только одних нарт, думаю, мало будет. Я к утру штук пять пригоню.
— Хватит одних.
— Твое слово последнее, командир. Одни, так одни, — разочарованно протянул Пашка. — Только это дело сначала отметить не мешает. А то удачи не будет.
— Бес с тобой, — сдался Пряжкин. — Только для порядка сначала идола ублажи.
— Это я мигом! — Прихватив кружку спирта и хвост лосося, Пашка вылетел из избы.
Продышав в оконном стекле глазок, Пряжкин глянул наружу и успел застать самый конец обряда жертвоприношения — выпив до дна кружку, Пашка топнул ногой, утерся рукавом и что есть силы шлепнул идола лососиной по носу.
— Исполнено, — доложил он, возвращаясь. — Доволен, кол деревянный. Дары с благодарностью принял и счастливого пути нам пожелал.
Спустя час Пряжкин, обнимая Пашку, заплетающимся языком втолковывал ему:
— Ты знаешь, что такое тангаж? Да где тебе… Тангаж — это угловое движение летательного аппарата относительно оси, проходящей через центр массы летательного аппарата и перпендикулярное продольной плоскости симметрии. Смотри, рисую… Понял? Никто этого здесь не знает! Один я знаю…
— А теперь и я буду знать! — промычал Пашка. — Мне, начальник, знать можно?
— Тебе можно! Наливай…
— С
— За тангаж!
Ранние, но все равно запоздалые сборы в дорогу больше всего напоминали паническое бегство из осажденного города. Все без исключения участники экспедиции накануне отметили столь знаменательное событие и сейчас походили на людей, пострадавших от инфразвукового оружия, вызывающего, как известно, поражение центральной нервной системы и органов пищеварения. Министр транспорта орал что-то нечленораздельное и вскоре опять заснул, повиснув на рогах флегматичной важенки. Для того, чтобы запрячь оленей, пришлось поднимать по тревоге караульный взвод. Те, как следовало ожидать, все перепутали. Олени разных министерств, не привыкшие ходить в одной упряжке, тревожно храпели и трясли головами. Многоэтажный мат висел над площадью. Бродячие псы, воспользовавшись суматохой, сумели проникнуть за городское ограждение и распотрошили несколько мешков с вяленой рыбой, а также стащили священного петуха, с помощью которого дежурный волхв собирался гадать о судьбе экспедиции. Мерцающие полотнища полярного сияния освещали эту сумятицу тусклым, дрожащим заревом.
Сквозь весь этот шум и гам Пряжкин различил, наконец, голос Наташи и, передав нарты на попечение Пашки, стал протискиваться поближе к ней. Наташа, до самых глаз завернутая в невыделанные, жесткие, как кровельное железо, оленьи шкуры, растерянно объясняла кому-то, что гужевого оленя видит впервые, а нарты и шест-хорей — тем более. Обута она была явно не для такой погоды — в щегольские сапожки на высоких каблуках. Пряжкин на правах хорошего знакомого немедленно вызвался быть при ней погонщиком, что, учитывая его нынешнее состояние, было воистину рыцарским жестом. Наташа помялась немного, но, глянув на оленей, настроенных по отношению к ней явно скептически, вынуждена была согласиться.
— Куда это вы собрались ни свет ни заря? — спросила она, варежкой прикрывая лицо. — Я сейчас нос отморожу.
— К западному рубежу идем. За данью.
— И с кого вы эту дань собираете?
— Супостаты платят. Враги, то есть. Боятся нас и стараются откупиться. Для них это вполне естественно. Мы не против.
— Что они вам дают?
— А что скажем, то и дают. Одежду, еду, снадобья, запасные части, керосин. Все, кроме оружия. Оружие ваше нам без нужды. У нас и так самое лучшее оружие в мире.
— По-вашему, топоры на палках самое лучшее оружие? — спросила Наташа, оглядываясь по сторонам.
— При чем здесь топоры? Наше главное оружие недоступно чужим глазам. Оно способно поразить любую цель на любом расстоянии и уничтожить сразу миллионы врагов, — сказано это было Пряжкиным не без умысла, но Наташа отреагировала на наживку весьма хладнокровно.
— Слыхала, — сказала она. — Только вот не понимаю, зачем я вам сегодня понадобилась. Я ведь не сборщик дани.
— Посмотришь страну, поговоришь с людьми.