Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
— «Американский квартал» находится в палестинской зоне, там собираются палестинские лидеры и именно там, кстати, останавливаются переговорщики от Европейского Союза во процессе мирных переговоров.
— Ага, только у них-то никто не просит счетов, в отличие от нас. Ладно, Мариан, возвращайся, я больше не буду тебя покрывать. Неделя и ни дня больше, это точно.
Два последующих дня она посвятила запланированным визитам в Рамалле и Вифлееме. Она чувствовала разочарование после разговоров с палестинскими лидерами. Ту же досаду она ощущала и слушая израильских лидеров.
Любой беспристрастный
Она не могла не восхищаться палестинцами. Для этого у нее были веские причины, но главная из них — их твердость и готовность пожертвовать собой, защищая попранные права. Их не победили, они по-прежнему ждали справедливости.
В дом Изекииля она вернулась лишь через три дня. Ханна, его внучка, приняла ее с широкой улыбкой. Девушка преодолела свое недоверие и вела себя дружелюбно.
— Я оставила еду на случай, если ваш разговор затянется.
— Не стоило так беспокоиться.
— Это всего лишь салат, немного хумуса и тушеная курица, так что это вам не придется ни о чем беспокоиться, только разговаривать.
Когда девушка оставила их вдвоем, Мариан почувствовала на себе изучающий взгляд Изекииля.
— Что ж, теперь ваша очередь, — сказал он.
— Это будет непросто, в конце концов, речь одет о финале истории, которая принадлежит и вам. Там есть события, в которых вы принимали участие.
— Мне очень важно услышать версию Зиядов. Думаю, вы понимаете, какое значение имеет для меня эта семья. Уверен, что вы не отклонитесь от истины ни на йоту. Но истина иногда бывает многоликой.
— Истина — всегда истина, — ответила Мариан, стараясь справиться с дурными предчувствиями.
— Это не так. Истину окружают другие элементы — сущность каждого из нас, наши жизни и события текущего момента. К примеру, Иерусалим — священный город для христиан и мусульман, это истина. Но за много столетий до того, как он стал таковым для тех и других, он также был столицей нашего царства, святым городом для иудеев. А теперь это оспаривают. Моя истина так же осязаема, как и истина Зиядов. Но не будем спорить. Я вас слушаю.
***
Вади Зияд не сомневался, что хочет стать учителем. Он мечтал об этом каждую минуту, пока сражался в песках Египта против Африканского корпуса Роммеля.
Он ненавидел насилие — и, тем не менее, шел в бой с оружием в руках. «Я знаю, за что сражаюсь,» — говорил он себе в минуты отчаяния. Бывали времена, когда ему приходилось повторять это несколько раз, чтобы решиться снова открыть стрельбу.
Он долго не мог прийти в себя, когда впервые увидел трупы таких же солдат, как он сам, только одетых в немецкую форму, и долго не мог избавиться от мысли, что, возможно, некоторые пали от его руки.
Он сам удивлялся, что выжил во всех сражениях и перестрелках, в которых ему довелось участвовать. Он знал, что в любую минуту может погибнуть сам, как сегодня от его руки погиб немецкий солдат. Так он прошел всю войну, ожидая той неотвратимой минуты, когда вражеская пуля пробьет его грудь и отнимет жизнь. Но этого так и не случилось, и теперь он может вернуться в Палестину после теплого прощания с командиром, наградившим
За время войны он хорошо узнал британцев. Трудно не узнать людей, вместе с которыми рисковал жизнью. Он восхищался их решимостью и отвагой; они знали, чего хотели и за что боролись. «Если бы арабы могли действовать столь же слаженно...», — думал он про себя. Однако, когда он вернулся домой, многие из его друзей стали упрекать его за то, что воевал на стороне британцев, которые, по их мнению, не более чем захватчики, защищающие исключительно свои интересы.
На войне всё было по-другому. Вади ни секунды не колебался, чью сторону выбрать. Гитлер виделся ему настоящим злодеем. Он ни за что не стал бы рисковать жизнью ради такого человека. Он не сомневался, что истинная цель Гитлера — превратить Палестину в немецкую колонию. И уж конечно Вади не разделял его ненависти к евреям.
Среди друзей Вади было немало евреев. Он вырос рядом с Садом Надежды и питал искреннюю привязанность ко всем его обитателям. С теплой улыбкой вспоминал он Изекииля — мальчика, что всей душой был ему благодарен за спасение жизни. Вади старался никогда не вспоминать о шрамах, оставшихся лице после пожара, но прекрасно знал, какое впечатление они производят на окружающих.
Он не известил отца о своем возвращении. Подходя к дому, он издали увидел, как мать в саду поливает цветы, и улыбнулся. Сальма с нежностью ухаживала за садом, который считала только своим и где, помимо лекарственных трав, разводила много прекрасных цветов. Вади не удивился, когда мать вдруг выпрямилась и, подняв руку к глазам, стала вглядываться вдаль, за горизонт. Сальма еще не видела сына, но уже почувствовала, что он возвращается. Прошло еще несколько минут, пока она наконец его разглядела и бросилась навстречу, повторяя на бегу его имя.
Какой странной была эта встреча! Сколько думал он о матери в те тяжелые дни войны, полные боли, страха, отчаяния, представляя себе эту минуту, когда, вернувшись домой, заключит ее в объятия.
При виде сына мать заплакала от радости, а отец, как мог, старался сдержать слезы. Вади ощутил в душе некоторую пустоту, обнаружив, что сестры Наймы больше нет в доме. Он ничего не сказал об этом отцу, но его расстроило известие о том, что Найму выдали замуж. Неужели нельзя было дождаться его возвращения или хотя бы позволить Найме самой выбрать жениха? Он, конечно, знал, что Тарек — хороший человек, иначе отец ни за что не отдал бы за него Найму, но все же... Ему бы хотелось, чтобы Найма тоже встретила его, ему представилось, как она хлопает в ладоши, с интересом расспрашивая, как он жил и воевал. Но теперь у Наймы была своя семья, и уже родился первый ребенок.
— Она придет, как только узнает, что ты вернулся, — сказал отец, заметив, как огорчен Вади отсутствием Наймы.
— Тарек пылинки с нее сдувает, бережет, словно алмаз, — заверила Сальма.
Чуть позже мать рассказала, что у Наймы и Тарека есть собственный дом, в котором его младшая сестра стала полной хозяйкой. А ведь многим женщинам, живущим в доме свекрови, только и остается, что молча страдать. Далеко не всем так везет, как Сальме, которой посчастливилось найти в Дине не свекровь, а вторую мать.