Строители
Шрифт:
— Нам дали должность заместителя главного инженера, — он выжидающе глядел на меня.
Я молчал.
Они переглянулись, и управляющий сказал:
— А вы не будете возражать, если Владислав Ипполитович займет ее?
— Нет… Все?
— Я хотел к вам обратиться с просьбой, Виктор Константинович, — впервые обратился ко мне на «вы» Костромин. Он тоже встал.
— Пожалуйста.
— Понимаете… Я очень привык к своему кабинету, пятнадцать лет пользуюсь им. Тут есть свободная комната, правда, поменьше, некрасиво, конечно,
Я хотел ему ответить: раз он сам понимает, что об этом некрасиво просить… но мне вдруг стало жалко его.
— Хорошо.
— Спасибо большое, — он прижал руку к груди и наклонил голову.
— Теперь уже все? — спросил я управляющего.
— Теперь все, — мягко ответил он.
Я дал себе слово, что поеду к Николаю Николаевичу, только когда все будет хорошо, но этот разговор добил меня.
Природа не поспевает за человеком. Человек за несколько дней может прожить месяцы, а природа медленно и размеренно шагает: четырнадцать градусов, четырнадцать и две десятых, четыре десятых…
Словом, когда я вышел на улицу, была все та же весна.
Там, где не было асфальта, в скверах, парках, садах, тревожно пахла черная, вскопанная земля и звала куда-то в далекие, обетованные края детства, где не было «МАЗов», башенных кранов, прямых каменных дорог, тонких алюминиевых витражей, трехглазых светофоров, а была только Земля — спокойная, большая, всепрощающая. Там, где не было слишком высоких зданий, солнце затевало свои маленькие представления: золотое зарево на куполах, вспышки в стеклах окон, отблески-зайчики. Где не слишком шумели машины, собирались в кучки воробьи, громко спорили и коллективно клевали одну корку хлеба.
Все эти милые атрибуты весны сейчас вызывали досаду. Глупо, конечно: ведь солнце, и запах земли, и воробьи не могли приноравливаться к настроению каждого из миллионов москвичей.
В больнице Николая Николаевича не было.
Дежурный врач, немолодая женщина в очках, поблескивая строгими желтыми глазами, сказала мне, что Николая Николаевича отправили в санаторий.
— Успокойтесь, молодой человек, — добавила она, — ему не хуже.
Я хотел спросить про Лидию Владимировну, но она сама насмешливо сказала:
— Наверное, вы хотите повидать Лидочку? Почему это все посетители-мужчины обязательно хотят поговорить лично с ней? А?..
Мне осталось сказать, что я вполне удовлетворен ее ответом и беспокоить Лидию Владимировну не нужно.
— Ах, вот как! Какое приятное исключение. — Она захлопнула справочную книгу. — Впрочем… Она уехала в отпуск с врачом Сперанским.
Нет, мне не с кем было советоваться. И помощи мне ждать неоткуда. Я должен рассчитывать только на себя.
Нужно было спешить, в шестнадцать часов начиналась оперативка — вторая после моего назначения.
В кабинет управляющего я вошел без пяти минут четыре. Все уже собрались.
Он смутился, когда увидел меня.
— Виктор Константинович, управляющий задерживается в главке. Вас не было… он просил меня провести совещание. — Костромин все так же прочно сидел в кресле.
Я ловлю насмешливые взгляды присутствующих: «Интересная ситуация, что же ты будешь делать?»
— Вот и чудесно, — бодро говорю я. — Мне как раз нужно подготовить доклад. Работайте!
Я смотрю на присутствующих: «Нет, друзья, спектакля не будет». Потом выхожу и закрываю за собой дверь.
Я подхожу к своему кабинету, но он заперт.
— Костромин забрал ключ, — хмуро говорит секретарь.
Я разыскиваю свою новую комнату. Она забита разным бумажным хламом. Завхоз обещает, что завтра тут будет убрано.
Хожу по коридору, потом еду на стройку. «Нужно же и вечером бывать на стройках», — говорю я себе.
…Трудный вечер, трудная ночь, потом приходит тоскливое утро.
Глава третья
Письма в мае
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Здравствуй, Виктор, не удивляйся, — я в Крыму, в санатории. Говорят, что я очень болен, а я по-прежнему чувствую себя хорошо.
Тут море, горы, кипарисы — словом, все прелести юга.
А воздух, Виктор, так свеж и густ, что кажется, его можно резать ножом и брать вилкой.
Думаю, что придет время, когда люди научатся консервировать воздух, упаковывать его в специальную тару и доставлять в Москву. Будем тогда добавлять в московский воздух эти воздушные консервы, ведь вливают же сейчас донскую воду в Москву-реку.
А, Виктор, как ты считаешь, — дельное предложение? Проведи его как рационализаторское. Костромин утвердит, если ты ему скажешь, что оно мое. Он никогда не противоречит начальству.
Ну, как у тебя, Виктор?
Опекает меня тут один семидесяти летний профессор. Заставит меня сделать несколько глубоких вздохов, послушает и скажет тонким голосом, что у всех строителей никудышное здоровье.
— А вылечите? — спрашиваю я, чтобы его подзадорить.
Он вытаскивает белейший платок, смотрит перед собой и молчит.
Врач поменьше рангом было запретил мне писать, читать, ходить, получать письма и, кажется, даже дышать. Профессор все отменил.
— Делайте что хотите, — сказал он. — Отправил бы вас на стройку, чтобы вы жили в привычном ритме, но боюсь, сочтут меня сумасшедшим.
Другие больные на режиме, без конца получают процедуры, а я целый день брожу, сижу у моря, свободный, как заказчик на строительстве.
Ну, как у тебя, Виктор? Семен Абрамович (мой профессор) разрешил мне волноваться за тебя. Видишь ли, его внук работает на строительстве и посылает дедушке самую свежую информацию.