Строптивая жена

Рэнни Карен

Сара не могла думать. Она была не способна удержать в голове ни единой мысли. Кто-то сунул ей в руки чашку чаю, она взяла и смотрела в янтарную жидкость. Мгновение спустя — или прошло минут пять, она не знала, — чашку, к счастью, у нее забрали.

Ее руки были так же холодны, как у матери. Она обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Витает ли в комнате душа ее матери? Нужно ли что-то сказать? Может ли мать ее видеть?

Она хотела, чтобы люди ушли, чтобы она смогла попрощаться с матерью

наедине.

— Думаю, лучше оставить ненадолго Сару с матерью.

Дуглас. Нужно потом его поблагодарить.

Она чувствовала, как его рука легла ей на плечо, поглаживала шею, вызывая дрожь. Как странно, что она может что-то чувствовать. Его рука была такая теплая, и она хотела его тепла, нуждалась в нем.

— Вы можете поговорить с ней, — сказал он мягко. — Теперь время сказать ей, что хотите. — Подойдя к двери, он оглянулся. — Когда будете готовы, выходите, Сара. Я прослежу, чтобы вас оставили в покое.

Она кивнула в ответ, благодарная сверх меры, но не в силах высказать это.

Дверь закрылась, и наконец она осталась наедине с матерью.

Слезы наворачивались на глаза, Сара опустила голову, чувствуя себя потерянной. Мать была ей другом, наперсницей, единственным человеком, чьи советы она ценила, чьим мнением интересовалась. Они проводили часы в разговорах, в смехе, теперь никто не поймет шуток, которыми они обменивались. Воспоминания придется надежно запереть, потому что иначе будет очень трудно.

Как сможет она вынести такую боль?

Она провела пальцами по щеке матери, потом по виску, убирая от лица седеющие волосы. Даже в смерти она была красивой.

Столько всего нужно сделать, организовать. Нужно сообщить отцу, которого это совершенно не волнует. Уведомить поверенных. Организовать подготовку погребения матери в фамильной часовне.

Ее мать точно умерла бы по дороге в Шотландию.

Сара уберегла мать хотя бы от этого. Она позволила герцогине Херридж умереть в собственном доме.

Отец должен понести наказание за то, что сделал. Господь должен поразить молнией его карету, наслать на него медленную мучительную смерть, чтобы каждый день был страданием.

Сара несколько раз глубоко вдохнула, сложила ладони вместе и подула на кончики пальцев. Ее дыхание было горячим, а тело застыло от холода.

Ненависть подождет, пока она мучима болью.

Сара опустила голову. Что сказать? Если душа матери витает здесь, что она хочет услышать?

— Я уже тоскую без тебя, — сказала Сара. — Как я и думала… — Слова резко оборвались.

«Господи, дай мне сил сделать это, дай мне сил вынести это! Никто не должен умереть без борьбы. Человек не может просто исчезнуть».

Наконец потекли слезы, горячие, обильные. Она снова была ребенком, и мать не вернулась из Лондона в

тот день, когда ее ждали. Сара чувствовала сейчас себя, как та одинокая маленькая девочка, безуспешно высматривающая герцогскую карету, приближающуюся к Чейвенсуорту. Внезапное горе разрывало ее, растерянную и беззащитную. Сара раскачивалась на стуле, обхватив себя руками, чтобы не рассыпаться на куски, ее пристальный взгляд был устремлен на тонкую руку матери, так спокойно лежавшую на одеяле.

Горячие слезы лились бесконечным потоком. Она плакала, пока не осталось ничего, кроме пустоты внутри. Кто-то вошел и, обняв, легко поднял ее. Она запротестовала слабым движением руки, но уткнулась лицом в мужскую шею. Дуглас. Она могла сказать это по запаху, дразнящему, как сандал.

Он отнес ее в спальню — она не знала, были ли это покои герцога или ее собственная комната, — и расстегивал ее платье. Какая-то женщина, чей голос был знаком, помогала ему. Хестер? Они сняли с нее башмаки и чулки, надели плотную ночную сорочку и уложили в постель, словно перепуганную пятилетнюю девочку.

Хотя Сара не открывала глаз, она не могла сдержать слезы. Когда Дуглас отошел, она просто протянула руку. Она чувствовала, что он сел на край кровати, потом лег рядом, потянул ее к себе, пока она не положила голову ему на плечо.

Ухватившись за его рубашку, Сара засунула под нее руку, чтобы почувствовать его тепло. Он живой, а сейчас ей отчаянно нужно ощущать жизнь.

— Это нормально, если ты плачешь, Сара, — сказал он нежно.

Она цеплялась за него, как будто он был единственным надежным объектом в море ее слез.

Час они пролежали так. Дуглас подоткнул одеяло, и Сара наконец согрелась. Она чувствовала, что уплывает в сон, и сжимала его рубашку, боясь, что он может уйти.

Он легко поцеловал ее в лоб, и она прижалась теснее.

Стук в дверь не мог проникнуть сквозь туман, который, казалось, окутывал ее.

Дуглас что-то пробормотал ей — то ли предостерегая, то ли уверяя, она не поняла, — и поднялся с постели. Она запротестовала, но так слабо, что, возможно, лишь подумала об этом.

— Ее нельзя сейчас этим беспокоить, — сказал он.

Нужно подняться, выяснить, что произошло такого важного, если кто-то пришел в ее спальню. Сара чувствовала, что снова проваливается в забытье.

Вернувшись, Дуглас обнял ее, она без протеста прижалась к нему, сдаваясь пронизанному горем сну.

За ней пришли, чтобы она рассудила какой-то дурацкий спор горничных.

Дуглас смотрел в припухшее от слез лицо Сары, и ему хотелось выругаться. Она только что потеряла мать, которую явно нежно любила, а у этой чертовой экономки нет ни ума, ни такта.