Струны: Собрание сочинений
Шрифт:
79. Чеботаревская Татьяна Николаевна.
80. Чулков Георгий Иванович.
81. Шервинский Сергей Васильевич.
82. Шор Александр Соломонович.
83. Шпаро Борис Александрович.
84. Шпаро Нина Николаевна.
85. Шпет Густав Густавович.
86. Эйгес Иосиф Романович.
87. Эфрос Абрам Маркович.
88. Якунин Дмитрий Никифорович.
89. Якунина Юлия Николаевна.
На торжестве также присутствовали: Софья Андреевна Толстая (Есенина), Илья Давыдович Певзнер, Розалия Моисеевна Шор, Людмила Владимировна Гросс, Наталья Андреевна Кастальская, Михаил Александрович Петровский, Надежда Матвеевна Малышева, Ольга Дмитриевна Татаринова (певица), Лия Моисеевна Левинсон (аккомпаниатор), Марина Николаевна Новикова-Принц. В дополнительном списке значатся: Анисимов Ю. П., Арендт В. В., Балтрушайтис Ю. К., Баранова А. М., Белый А., Боратынская Е. Н., Бухгейм Л. Е., Виноградов А. К., Власов Н.
Сохранены Горнунгом и послания, обращенные к Верховскому и прозвучавшие в тот день, 14 ноября 1929 года:
* * *
Среди людей – ты рыцарь благородства, Твои глаза потоки льют тепла. Твой облик весь исполнен доброхотства. Среди людей – ты рыцарь благородства. Ты жизнь проходишь, не коснувшись зла. Теряются перед тобой – все сходства. Среди людей – ты рыцарь благородства, Твои глаза потоки льют тепла.А. В. Звенигородский
* * *
Когда приходит в дом поэт – Вы замечали это, други? – Глаза – зрачок и брови – дуги: Вошел поэт: поэта нет! Пред вами милый человек, И разговор – как звон стакана, Уходит поздно – или рано, Да, штору первый луч рассек! Табак; вино; и горсть листков Небрежно обронил в передней; Так было нынче и намедни: Глаза – зрачок – и был таков! Ушел поэт: поэта нет! Но свет и воздух – всё иное: Поэт – как небо голубое; Поэт – он здесь; он утро, свет.И. А. Новиков
* * *
Ты молчаливо посвятил Все годы подвигу пиита, Как новый Дельвиг возрастил Под снегом розы Феокрита. Ты видел муз. По их следам В российских шествовал заносах, И только к девственным грядам Вел твой отшельнический посох. Ты не обманут: расцвели, И каждый розан ароматен, Теплом полуденной земли И, как родимый снег, – без пятен. Благоухай же, старый друг, В венке из роз, тобой взращенных! И выпей чашу на пиру, Меж нас, тобой обогащенных!С. В. Шервинский
Спустя сто тридцать лет со дня рождения и более чем через полвека после смерти Юрия Никандровича Верховского книга его стихотворений, наконец, приходит к читателю. За пределами данного издания остаются, в частности, переводы Верховского и основная масса его исследований. Публикация этих материалов –
Но это будет другая история.
А сейчас представляется необходимым рассказать о том, как рождалась эта книга. И о людях, которые страстно желали ее появления, – Льве Адольфовиче Озерове и Михаиле Леоновиче Гапарове.
Л. А. Озеров в конце 1980-х часто говорил о необходимости публикаций забытых авторов, имея в виду не только репрессированных литераторов, но и таких, как Верховский, – проживших внешне менее яркую, менее трагическую жизнь. Озеров подготовил публикацию произведений Верховского в «Дне поэзии». В своем очерке он вспоминал: «Вернувшись после войны в Москву, поэт продолжал много работать над оригинальными стихами, переводами, статьями, готовил к изданию Рылеева. Именно в эту пору я познакомился с Юрием Никандровичем. Благородство, скромность, чистота – так я определил для себя первое впечатление от человека. Осанка русского поэта, до удивления похожая на осанку тех русских поэтов-классиков, которых я видел на хрестоматийных портретах детства. “Какой старик старинный!” – воскликнул один мальчишка, увидев Юрия Никандровича в метро. Внешний облик соответствовал его душевному складу: поэт мог быть и среди поэтов пушкинской плеяды и запросто беседовать с Дельвигом и Баратынским» [104] .
104
Озеров Л. А. Юрий Верховский // День поэзии. 1967. С. 234.
Выступая в 1988 г. в литературном объединении «Медик», Озеров предложил желающим – буде такие появятся – на выбор целый ряд имен авторов, которые ждали своего исследователя. Так мы с Анной Фремут оказались у него в гостях, и началось наше знакомство с творчеством Верховского… Со временем А. А. Фремут по целому ряду обстоятельств отошла от работы.
Стоя за конторкой в своем кабинете, Озеров набрасывал список источников, с которыми необходимо ознакомиться в первую очередь, вспоминал поэта. Он находил, что «итальянские» стихи Блока обнаруживают связь с поэзией Верховского, говорил о «полногласии» звукового строя его стихов, о нежелании поэта быть «современным» в ущерб своей просодии («Обратите внимание на название книги: “Солнце в заточении” – не “в плену”! Хотя это было бы более современно »). Направляя меня к Л. В. Горнунгу, Озеров пошутил – о себе и о Горнунге:
И при Верховском, как живые.
Стоят два Льва сторожевые.
Один из его монологов я записала:
«Верховский – это классическое крыло русского символизма. Если Блока считать в центре, то Верховский направо, далеко направо. Символизм, который уже в тупике, в бреду, в невнятице – и вдруг является человек, велящий оглянуться, опомниться, ведь есть что-то ценное помимо символистской самости – Сафо, Алкей, идиллия, элегия, эклога. Он пытался вернуть России греческих богов, греческую мифологию, “на снегу возрастить Феокритовы розы”. Что есть правое крыло в литературе? – Консервативность? Косность? – Быть может, и так. Но лишь на условном консерватизме, на традиции, постоянно живой, постоянно движущейся, и держится искусство. Ломка традиций? – да, но новые здания строятся на обломках старых, порою на крепких, не тронутых ни временем, ни людьми фундаментах. Здесь останавливается время, и Верховский – это хранитель тайны литературы. Недаром в старости он боялся не умереть – не успеть сделать то, что хотел.
И вот посмотрите. Революция созревает – а у Верховского “Идиллии и элегии”. Восходит его звезда – появляются первые переводы поэтов Возрождения, первые составляющие гигантского труда – антологии, вышедшей в 1930-е годы. Только за одну эту антологию Россия должна быть благодарна поэту, которого забыла.
…В нем было что-то родовое, потомственное: целомудренное отношение к литературе, трепет перед ней. Что его интересовало? Казалось бы, второстепенные имена. Окружение Пушкина, Дельвиг, но не сам Пушкин (в крайнем случае, некий узкий аспект пушкинского творчества). Огарев, верный друг Герцена, – но не сам Герцен. Было что-то гамлетовское в этом стремлении дойти до сути, разворошить груду малых явлений, пристально всмотреться в каждый камешек кладки фундамента, имя которому – литература, жизнь в литературе.
Тетради и два больших тома его оригинальных стихотворений погибли в блокаду. Тогда же пропала книга о Боратынском и 100 писем Боратынского. Чемодан с рукописями украли на вокзале.
Он был утяжеленных мыслей человек. В конце жизни не мог писать чернилами, использовал простой карандаш. Рассеянный и добродушный, Верховский мирился со всеми неудобствами жизни. У него была старая шуба, темная шапка “воронье гнездо”. Он много курил, жил в облаках дыма, работал по ночам – вообще вел ночной образ жизни. Приходишь днем – лежит на постели, полусонный. Говорил о себе: “Зиму предпочитаю лету, ночь – дню, север – югу"».