Стук тыгдымского коня
Шрифт:
Изба имела сложное устройство из всяких закутков, чуланчиков и красного угла с иконами. А печь состояла из горнушки, подпечка,
шестка, пода и еще кучи непонятных терминов. Странный мир и очень хрупкий, полностью исчезнувший в девяностые годы.
Никита, воспитанный в духе материализма, иногда пытался просвещать бабушку.
– А бог ведь создал человека?
– улыбаясь спрашивал он ее.
– Бог,- соглашалась она.
– Но ведь человек от обезьян произошел.
– Да. Говорят, от безьян всяких.
– А как же...
– юный пионер предвкушал идеологическую победу.
– Как же и бог создал, и от обезьян
– Не знаю, как у них так получилось.
Ну как тут поспоришь с такой житейской мудростью.
Гришка между тем оседлал одного жеребца, и гладил второго, поменьше.
– Моя радость ты. Сла-авный. Никит, смотри какой кутак у него.
– Уханову был продемонстрирован огромный, похожий на шланг, конский член.
– Хочешь себе такой?
– Не. Не хочу.
– Ну и зря.
Наконец кони были оседланы и осторожно, чтобы не разбудить сторожа, выведены в поле.
– Садись, - Гришка похлопал жеребца по крупу.
– Прям на коня?
– Ага. Садись, по степи прокатимся.
– Я боюсь. Не умею я на них.
– Садись. У тебя в крови это. Не ссы в компот.
Не дождавшись согласия, он закинул Никиту в седло.
– Эге-ге-ге-ей. Поскака-али.
Уханов, сначала испугавшись, сжался и зажмурил глаза, но постепенно чувство радости сначала понемногу, а потом и целиком завладело им. Это был дикий восторг. Цветущий ковыль колыхался волнами, как пенное море, и братья рассекали это море на степных кораблях. Только ветер свистел в ушах, оседая на губах полынной будоражащей горечью. Высоко в небе кружил кречет. Стоявший в отдалении старик в гимнастерке, сложив ладонь лодочкой, вглядывался в скачущих.
– Кто это?
– прокричал Никита.
– Дедушка. Он иногда тут ходит.
– Куда ходит?
– Не знаю. Ходит и все. Его еще мой отец маленьким видел, и деды. И птица его. Вроде Атеоном ее зовут. Птицу. Или как-то так. Сворачиваем. Там дальше бездонный колодец будет. Нам к нему не надо.
А потом их пороли крапивой. Ехор-мохор порол.
– Так и знал, что Семигрядовы (многочисленные братья и сестры Никиты носили разные фамилии, но в деревне всех их звали по фамилии деда). Только ваше племя кучерявое все безобразия учиняет. Стрешный бы вас расшиб.
После расправы Гришка учил брата, как надо сидеть в корыте с родниковой водой, опустив туда голый зад, чтобы не зудел.
– Почему ты его не побил?
– обиженно шмыгал носом Никита.
– Ты же самый сильный в деревне, а он старенький.
– Он старше, и воевал. Я не смею.
Гл.16
За окном бибикал подъехавший Лепехин. Никита захватил завернутый в газету РСП и вышел из дома. Во дворе мама через забор переговаривалась с соседкой.
– Вот чует мое сердце, что скрывает что-то, - доносилось до него.
– Ты же моего Никиту знаешь. Не пьет, не курит, мухи не обидит. Учится в университете. А его бьют. Постоянно бьют наркоманы.
Соседка, охая, поддакивала. Уханов покачал головой и вышел на улицу. Бросил сверток в люльку и залез на сидение.
– Где стрелу забили?
– Возле барской усадьбы ,- сообщил Сашка трогаясь.
– Где мы гуся продавали.
– Хорошее место, - засмеялся Никита, вспомнив детское приключение.
– Тихое.
Случилась эта история где-то лет двенадцать назад. Как-то Уханов, уже тогда бывший заядлым книголюбом, притащил домой из библиотеки целый ворох книг, и среди
– Это сколько всего накупить можно, - восхитился Сашка.
– Нам бы такой рубалек.
– Санек мы можем его добыть. На этой неделе как раз пятница тринадцатого.
Загоревшись идеей друзья помчались искать глухой перекресток. Нужное место отыскалось неподалеку от живописных развалин барской усадьбы.
– То, что надо, - объявил Никита.
– Три дороги, и место тихое.
– Не подойдет, - остудил друга Лепехин, - говорят, что после революции учитель здесь лошадь застрелил, и теперь ее огненный дух ночами носится по развалинам.
– Зачем?
– Отомстить хочет.
– Заливаешь ты все. Дристанул, и выдумываешь ерунду.
– Честно, не вру. Хочешь до красного дотронусь?
– отверг обвинения Лепехин и дотронулся рукой до красных кед.
– Звездочку покажи, - все еще сомневался Уханов.
Сашка изобразил звезду, широко расставив ноги и вытянув в стороны руки.
– Че не веришь-то? Мне соседка говорила, что сама видела. Чуть со страху в сугробе не померла. Лениным клянусь!
Клятва Лениным считалась самой нерушимой, и Никита загрустил.
– Ну и что теперь делать? Слушай, а эта лошадь каждую ночь здесь бегает?
– Нет. В ту, когда застрелили.
– Так это зимой было. Сам говорил, что соседка в снегу валялась. А сейчас можно.
– Ну тогда ладно, - согласился Лепехин неуверенно.
До пятницы друзья строили планы, что и как будут покупать, когда заимеют неразменный рубль. И вот наконец-то долгожданный день. С раннего утра начались приготовления. У зажиточных Чапыгиных они утащили гуся, выманив несчастную птицу со двора хлебом, замоченным в молоке. Потом долго жарили его на костре в овраге. Подальше от взрослых глаз. Когда гусь превратился в кусок угля, его надежно спрятали, и разошлись по домам, договорившись встретится в одиннадцать ночи. Ровно в одиннадцать Уханов вылез в окно, и поспешил к условленному месту встречи, там его уже поджидал Лепехин с гусем, положенным в болоньевую сумку. Темными переулками они вышли к пустырю. При свете луны он производил гнетущее впечатление.
– Мне кажется, что из окна на нас шишиги смотрят. Ну, про которых ты мне рассказывал, - шепнул Сашка.
– Шишиги в банях живут, - возразил Никита, сам уже жалевший о том, что затеял всю эту канитель.
– Тогда кто? Может лошадь?
Ребята никак не решались выйти на открытое место. В это время в развалинах что-то зашуршало, захлопало, и они, заорав от страха, помчались по домам, бросив сумку с гусем, и позабыв про желанный рубль.
Пока Уханов вспоминал свои школьные проказы, мотоцикл доехал до назначенного места. На вершине холма, который образовался на месте разобранной за годы беззакония усадьбы, сидел Питон.