Стукач
Шрифт:
Кешку провели в самый конец коридора. Тот, кто встретил на пороге, толкнул дверь и впихнул его в комнату. Сам не вошел. Сопровождавший Кешку по городу тоже остался в коридоре.
То, что увидал Монахов в комнате, потрясло его. Помещение сияло чистотой. На окнах висели тяжелые гобеленовые шторы. У потолка светилась яркими огнями восьмирожковая хрустальная люстра. Стены были оклеены узорчатыми обоями холодных тонов. Диван и кресла на резных деревянных ножках, как, впрочем, и массивный стол, и несколько стульев, явно имели непосредственное отношениек антиквариату. В полированном, черного дерева серванте выставлена
За столом сидел полный лысоватый человек неопределенного возраста. Он маленькими глотками попивал коньяк из хрустальной рюмки и закусывал его дольками лимона.
– Кхе! – сказал человек.
– Здравствуйте… – робко произнес Кешка.
– Присаживайся, – сказал человек.
– Спасибо, – произнес Кешка и остался стоять.
– Я сказал: садись, – монотонно выговорил человек.
Кешку прошиб холодный пот, и он, подойдя на ватных ногах к стулу, сел на краешек, не в силах оторвать от человека затравленного взгляда.
– Нехорошо поступаешь, Монах, – произнес человек чуть потеплевшим голосом. – Не по-людски.
Кешка с трудом сглотнул густую, вязкую слюну и почувствовал, как пересыхает у него горло. А человек хлебнул коньяка и продолжил:
– Я тебя в гости приглашаю, а ты брезгуешь, значит?
– В-вы-ы… к-кто? – только и смог сказать Кешка.
– Я – Бизон, кхе-кхе-кхе-кхе!
Кешка понял, что услышанное им «кхе» означает смех, и тоже глуповато улыбнулся в ответ.
– Корешами пренебрегаешь? – подозрительно прищурившись, спросил Бизон.
– Нет… я… эт-самое…
– Ладно уж, молчи, корешок. Нет, не молчи, – противоречил сам себе Бизон и, поднявшись, вышел из-за стола. Он оказался до смешного маленького роста. Но вот живот у него выдавался далеко вперед. Чем-то он напомнил Кешке сказочного Колобка. – Скажи-ка мне, друг ситный, ты чем жить на воле думаешь?
– Не знаю… пока… – Кешка и впрямь не имел понятия, как нужно отвечать надакие вопросы.
– Ну на завод, наверное, пойдешь устраиваться или в колхоз подашься – говно мешать, да?
– Н-нет…
– А почему тогда, пес ты бродячий, – Колобок-Бизон приблизился к Кешке вплотную, – почему, я тебя спрашиваю, не явился ко мне сразу же, как я тебя позвал?! – Вопрос прозвучал гневно, с надрывом. А в следующую секунду Бизон залепил Монахову крепкую пощечину. Да так залепил, что Кешка едва удержался на ногах. – Скотина!!! – визгливо заорал Бизон. – Урою, гнида!!! – И пощечины посыпались одна за другой. Кешка не успевал закрывать руками лицо.
Выбившись из сил, Бизон вернулся на свое место за столом. Монахов обессиленно откинулся на спинку стула.
– У меня работать будешь? – спросил Бизон, снова наливая себе коньяк.
– Но… вы… – начал неуверенно Монахов. – Вы же меня не знаете!
– Я? Тебя? – уставился на него тот удивленно. – Кхе-кхе-кхе-кхе! – И это «кхе» продолжалось бы бесконечно долго, если б не очередная рюмка коньяку. – Да я тебя как облупленного!.. Я ж тебя с зоны еще пасу, мальчик мой! И здесь круглые сутки мои люди с тебя глаз не спускали! – самоуверенно произнес Бизон.
– Так, – ответил Монахов и постарался вложить в свой ответ максимум преклонения перед осведомленностью авторитета. Хотя подозревал, что Бизон здорово преувеличивает свои возможности.
– Вот видишь, я все про тебя знаю! Так будешь работать?
– Что мне предстоит делать?
– Кхе-кхе-кхе! Он еще спрашивает! Будешь делать все, что скажу! Кхе-кхе! Ну? Говори быстро! – прикрикнул «работодатель».
– А куда мне деваться? – развел руки Монахов.
– Вот это – правильно. Пей! – Он протянул Кешке наполненную рюмку, – Много не обещаю, но на хлеб хватит.
Кешка заглотил коньяк залпом и не закусывая.
Потом они долго еще сидели с Бизоном один на один. Выпить толстяк больше не предлагал. Он все расспрашивал. Что да как было на зоне. Особенно интересовался подробностями гибели Лелика и Барсука. Спрашивал, не слыхал ли Кешка чего о Соленом. Даже посочувствовал тому, что мать Монахова определена в психбольницу (этот факт также оказался ему известен). Отдельно заговорил о спасенных Кешкой общаковских деньгах и морфине.
– Слыхал я и про твое геройство, мальчик мой. За бабки и «марафет», спасенные от ментов, спасибо. Ты не думай, Бизон такого не забывает. Ну а долг платежом красен. Так на Руси говорят?
Он прошелся по комнате к серванту, открыл один из яшичков и достал оттуда перетянутую шпагатом толстую пачку денег.
– Здесь тысяча рублей. Специально для тебя держал, – сказал он, протягивая Кешке пачку. – Купи своей девочке трусики. Кхе-кхе-кхе-кхе!..
Монахов принял деньги, подумав о том, что такую сумму придется долго отрабатывать. Какую же миссию возложит на него Бизон? А тот все тянул время, то болтая ни о чем, то задавая опасные вопросы, на которых Кешка запросто мог засыпаться.
– …Ну а теперь, голубь мой… (услышав слово «голубь», Кешка готов был умереть от охватившего его ужаса), расскажи, как ты с ментами за «хозяином» [74] любезничал? И не забудь ничего, подробно расскажи. Шутки кончились, сизокрылый ты мой!
Отреагировал Кешка, что называется, на авось. Вспомнилась ему та давняя сцена с Леликом, которого «колол» в бараке Барсук. Резко вскочил с места и – ну совсем, как десять лет назад дядя Леня Прибаев – рванул на груди рубаху, скорчив при этом страшную гримасу.
74
В колонии (жарг.).
– Да век мне воли не видать!!! Ментов поганых зубами грызть буду!!! Па-а-адлы деше-о-овые-я-а!!! – Он закатил такую дикую истерику, что Бизону пришлось вызвать из коридора своих людей и приказать им успокоить разбушевавшегося Монаха.
Успокоили весьма просто и быстро. В два приема. Во-первых, удар кулаком в солнечное сплетение. Во-вторых, выволокли из шикарной комнаты в грязный коридор и окатили там ведром ледяной воды.
– Ну что ты, что ты? – улыбался Бизон, когда Кешку привели к нему обратно, уже успокоившегося. – Пошутил я. Не хотел тебя оби… – Он сдержался, чтобы не сказать «обидеть», потому как «обиженные» в лагерном лексиконе – «петухи», педерасты. – В общем, все нормально.